Генералиссимус Суворов - Леонтий Раковский

Но Суворов прижал его, – папа Мелас вынужден был сказать прямо: да, австрийские генералы недовольны новыми порядками.

– Пустяки! Это младенцы, которые плачут, пока их обмывают! Зато после они спят крепким сном! – отрезал Суворов.

И папа Мелас уехал ни с чем.

Генерал Шателер предложил Суворову, пока подойдут русские войска, произвести рекогносцировку.

Суворов резко отказался:

– Рекогносцировки нужны только робким. Кто хочет найти неприятеля, найдет и без них. Штыки, холодное оружие, атака, удар – вот мои рекогносцировки!

Это говорил он сам, опытнейший разведчик, с первых дней своей военной службы показавший себя чрезвычайно смелым и находчивым в рекогносцировке, бывший в разведке в двух шагах от палатки Фридриха II.

Но здесь под рекогносцировкой австрийцы понимали иное: демонстрацию. Излюбленным их приемом было – пугать неприятеля, делать вид, что они хотят наступать, в то время как сами желали обратного.

Суворову сразу же надо было показать, что на этот путь он не станет.

Суворов был намерен ударить по врагу, ударить немедленно и сокрушительно. Он только ждал, когда подойдут его чудо-богатыри.

Суворовские полки один за другим собирались у Валеджио.

Русские войска шли, с удивлением глядя кругом: здесь все было необычайно – и люди, и природа.

Казались странными эти городки и местечки, окруженные, точно крепости, каменными стенами и рвами; плоские крыши кирпичных домов; фруктовые деревья, разбросанные меж кукурузных и капустных полей; холмы, где тесно, друг к дружке, посажены виноград, кукуруза, тутовые деревья, яблони, груши, орешник; смуглые черноволосые крестьяне в кожаных штанах с голыми от подколенок ногами.

– Народ здесь черный, как цыгане.

– И ни одного курносого…

– Чесноком и луком больно пахнут: как откроет рот, так уноси ноги!

– И до чего голосистые, черти!

– А у баб голоса грубые…

– Сердитые, должно. Оттого тут мужики сами коз доят и ребят нянчат…

– Говорят смешно, словно барабан трещит, – «грррандэ!» – передразнил Зыбин.

– И скажи, какой вежливый народ: всех, даже нашего брата солдата, называют «синьор». «Синьор солдате!»

– Это во многих землях такой обычай, – наставительно сказал любивший поучать Воронов. – Вот в Польше – все паны: холоп – «пан» и Бог – «пан». «Цо пану треба?», «Як пан Бог позволили?»

С улыбкой смотрели на встречающихся ослов и мулов.

– Вчерась, как стояли в том городке, я, братцы, видал: едет на тележке человек. В тележку впряжены кобыла, корова, осел да энтот самый мул.

– Вся родня, стало быть?

– Да, окромя только свиньи, вся.

– И вот хозяин ехал-ехал, потом стал и почал доить корову, посля кобылу…

– Тьфу ты! Пусть бы уж и осла доил…

– Ей-Богу! Подоил, напился, травкой какой-то – щавелем не щавелем – закусил и поехал дальше…

– Ловко: и везут и кормят!

– Чего ж он травой-то закусывал?

– Да у них с хлебом неловко…

– Не так, как у нас. Ржи они не сеют, пшеницы мало.

– Тут все больше кукуруза. Ни тебе гречихи, ни проса…

– Булки тут невкусные, неизвестно из чего склеены.

– Ты не знаешь из чего? Из кукурузы. В ихней булке пшеницы мало.

– То ли дело наши, тамбовские!

– Нет, лучше вяземских пряников нет! – вздохнул Зыбин.

– И масло у них противное. Почему это?

– Из козьего и овечьего молока.

– Братцы, а я лягух на рынке видал.

– Брешешь?

– Ну вот!

– Это зачем же лягухи?

– Есть. В тряпицу завернуты. Да в сетку положены.

– У нас, в Беларуси, смеются, как один вот етак съел, не знавши, лягушку. Ему говорят, а ён отвечаеть: «А, ляга не ляга, – осталася одна нога!»

– Тьфу ты, прости Господи! – плевался Воронов.

– У них, в Полесье, много этого добра, жаб.

– Насчет чего здесь хорошо, так это насчет вина!

– Да-а!

– И быки здесь важнецкие, – похвалил Огнев.

Удивляло солдат жилье: двухэтажные высокие дома, а печей нет. Вместо печи в комнате огромный камин.

– А где же у них печи?

– Зачем им печи? Это тебе не в твоем Великом Устюге! Тут кругом год – теплынь.

– Да, похоже на то, – говорили разомлевшие от зноя солдаты.

Жара стояла от утра до заката. Дорога настолько накалялась, что босиком не ступить. Вечера были такие же душные, как и дни.

– Тепло, як у нас на Полтавщине…

– Тепло-то тепло, да земля не та. Здесь народ живет хуже вашего. Ишь, едят что; одни эти свои червяки, как их, макароны. С деревянным маслом…

– А нищих сколько, ровно у нас на ярмарке…

Смотрели, сравнивали, удивлялись, потешались.

Шли версту за верстой.

То между стенами садов, из-за которых виднелся широкий зубчатый лист винограда. То выходили на простор, и глазам представлялось зеленое море – дерево к дереву, кустик к кустику. А среди этой зелени белели домики и шпили церквей.

7 апреля в Валеджио собрались все русские полки.

Суворов приказал армии выступать. План Суворова был ясен и прост: не обращая внимания на французов в Средней и Южной Италии, побыстрее занять Ломбардию и Пьемонт. Кто владел Северной Италией, тот неизбежно вынуждал врага очистить весь Апеннинский полуостров.

Впереди австрийских колонн Суворов поставил казаков. Бородатые, в невиданной одежде, на своих маленьких лошадках, они должны были произвести впечатление на врага. Они должны были быть предвестниками той грозной, неотвратимой силы, которая двигалась с востока.

Встреча с сильным врагом на непривычном театре военных действий слегка волновала Суворова. Суворову приходилось действовать на полях Пруссии, в болотах Польши, в степях Молдавии и Валахии, но в горах еще не случалось. Русский солдат – равнинный человек. Леса, болота знакомы ему с детства, в них он чувствует себя превосходно; но как-то будет в горах?

Иной здесь был и неприятель.

Турки и поляки дрались тоже неплохо, дрались порою отчаянно, но французская армия все-таки представляла более грозную силу.

Любимой формой боя у французов была атака. Они смело кидались на врага в штыки. Французы во многом следовали тем же правилам, которым учил Суворов. Такого противника он еще не встречал. С ним любопытно было помериться силами. Только вот выдержат ли австрийцы? Уж очень вошло у них в привычку быть битыми.