Илиада - Гомер

Мы пред судами ахейцев возбудим свирепую сечу.

Если и впрямь близ судов поднялся Ахиллес богоравный,

Хуже придется ему же, раз так пожелал он. А я уж

Не побегу перед ним, а навстречу пойду, — и увидим,

Он ли меня одолеет, иль я его, если сойдемся.

Равен для всех Эниалий: и губящих также он губит».

Так говорил он. И криком его поддержали троянцы.

Глупые! Разума их лишила Паллада-Афина.

Гектора все одобряли, хоть он и плохое придумал,

Пулидаманта — никто, хоть совет он давал превосходный.

Ужинать сели троянцы всем войском. Меж тем мирмидонцы

Целую ночь провели над Патроклом в стенаньях и воплях.

Громкий плач между ними зачал Ахиллес быстроногий.

Другу на грудь положив к убийству привычные руки,

Тяжко стонал он, подобно тому как лев бородатый

Стонет, если охотник из зарослей леса похитит

Львят его малых, а он, опоздавши, жестоко тоскует,

Рыщет везде по ущельям, следов похитителя ищет,

Чтобы на путь набрести. И берет его ярая злоба.

Так же стонал Ахиллес, говоря меж своих мирмидонцев:

«Горе! Слово пустое я выронил в день злополучный,

Как успокоить старался героя Менетия в доме!

Я говорил, что в Опунт приведу к нему славного сына

Трою разрушившим, долю свою получившим в добыче.

Но ожидания наши не все исполняет Кронион.

Ту же нам землю обоим судьбой суждено окровавить

Здесь, в троянской стране. В отчизну и я не вернуся.

В доме отцовском не встретит меня ни Пелей престарелый,

Ни моя мать. Но земля меня здесь на чужбине покроет.

Ныне же, раз я, Патрокл, позднее спущуся под землю,

Не погребу тебя раньше, чем голову сына Приама,

Гордого смертью твоей, с доспехом сюда не доставлю.

Возле костра твоего обезглавлю двенадцать я пленных

Трои прекрасных сынов, за убийство твое отомщая.

А до того будешь так ты лежать близ судов изогнутых.

Здесь полногрудые жены троянских мужей и дарданских

Будут и ночи, и дни над тобой заливаться слезами, —

Жены, которых мы силой и длинною пикой добыли,

Как разрушали с тобой города богатейшие смертных».

Так он сказал и товарищам дал приказанье поставить

Медный треножник большой на огонь, чтоб как можно скорее

Тело Патрокла отмыли от пыли и сгустков кровавых.

Те, треногий котел на пылавшее пламя поставив,

Налили полный водою и дров под котел подложили.

Брюхо сосуда огонь охватил. Вода согревалась,

После того как она закипела в сверкающей меди,

Тело омыли они и обильно намазали маслом,

Девятилетнею мазью покрыли зиявшие раны

И, на кровать положив, полотном его мягким одели

От головы и до ног и белым покровом покрыли.

Ночь напролет, окружив Ахиллеса, Пелеева сына,

Плакали горько над телом Патрокла сыны мирмидонцев.

Зевс же к Гере, сестре и супруге своей, обратился:

«Ну, ты добилась, чего так желала, владычица Гера!

В бой быстроногого ты подняла Ахиллеса. Должно быть,

Длинноволосых ахейцев сама ты на свет народила!»

Зевсу на это в ответ волоокая Гера сказала:

«Как ты ужасен, Кронид! Ну, какие слова говоришь ты!

Может свободно любой человек замышлять на другого,

Хоть умереть обречен и такого ума не имеет.

Я же, которая в праве считать себя первой богиней

С честью двойною: за род и за то, что твоею супругой

Я называюсь, — а ты над бессмертными властвуешь всеми, —

Как же, гневясь на троянцев, для них не готовить мне бедствий?»

Так меж собою вели разговоры бессмертные боги.

Дома владыки Гефеста достигла богиня Фетида, —

Звездных, нетленных чертогов, прекраснейших меж остальными,

Медных, которые сам для себя кривоногий построил.

Потом весь обливаясь, Гефест пред мехами вертелся

В спешке горячей: готовил он двадцать треножников разом,

Чтоб их расставить вдоль стен своего благозданного дома.

К ножкам треножников он золотые приделал колеса,

Чтобы в собранье богов они сами собою катились

И чтобы сами домой возвращалися, взорам на диво.

В этом они уже были закончены. Не было только

Ручек красивых; готовил Гефест их и гвозди ковал к ним.

Полный творческих мыслей, трудился он. В это-то время

К дому его подошла среброногая мать Ахиллеса.

Вышла, увидев ее, в покрывале блестящем Харита,

Прелести полная: мужем ей был хромоногий искусник.

За руку гостью взяла, называла и так говорила:

«Что ты, длинноодеждная, в дом наш приходишь, Фетида,

Чтимая, нам дорогая? Не часто ты нас навещаешь!

Милости просим, войди, чтоб могла тебя угостить я».

Так говорила, вводя ее дальше во внутренность дома.

Там усадила Фетиду на кресле серебряногвоздном,

Сделанном очень искусно; была и для ног там скамейка;

Кликнула громко Гефеста и с речью к нему обратилась:

«Выйди сюда к нам, Гефест! Для чего-то ты нужен Фетиде».

Ей ответил тогда знаменитый хромец обеногий:

«Как? У меня, в нашем доме, достойная чести богиня,

Та, что спасла меня в час, как, сброшенный с неба, страдал я

Волею матери, Геры бесстыдной! Был хром я, и это

Скрыть захотелось ей. Много бы тут настрадался я, если б

В бухте меня не укрыли Фетида, а с ней Евринома, —

Дочь Океана, в себя же текущего кругообразно.

Девять годов украшенья различные я им готовил, —

Пряжки, застежки, витые запястья для рук, ожерелья,

Сидя в глубокой пещере; вокруг Океан бесконечный,

Пеной играя, шумел и бежал. Обо мне ни единый

Ни из бессмертных богов, ни из смертных людей там не ведал,

Кроме одних только спасших меня Евриномы с Фетидой.

В дом наш сегодня приходит она! И обязан отдать я

Долг за спасение жизни прекрасноволосой Фетиде.

Ну-ка, поставь перед нею теперь угощенье получше,

Я же пока отложу и меха, и другие орудья».

Чудище чудищем, от наковальни, сопя, поднялся он,

Сильно хромая, шатаясь на слабых ногах. Отодвинул

В сторону, прочь от горнила, меха и заботливо спрятал

Все инструменты, какими работал, в серебряный ящик.

Губкою после того обтер запотевшие щеки,

Обе руки, волосатую грудь и могучую шею