Большая охота на акул - Хантер С. Томпсон

Трагическую новость я услышал в баре «Воссоединение классов» в двух кварталах от Белого дома и, помнится, сказал корреспонденту Boston Globe Марти Нолану: «Бузхардта мы больше не увидим. Если он выживет после того, что Зиглер подсыпал ему в кофе, пока он слушал пленки, Хальдеман поедет в Виргинию и, пока он будет спать под демеролом, воткнет ему шляпную булавку в ноздрю, воткнет прямо в мозг, едва медсестра выйдет из палаты. Помяни мое слово, Марти. Я знаю, как действуют эти люди. Бузхардту не выйти из больницы живым».

Равнодушный к мрачной участи Бузхардта, Нолан кивнул. К тому моменту почти все журналисты в Вашингтоне, приписанные к Бдению по Никсону, с начала лета спали в среднем часа два в сутки. Многие ослабели и потеряли себя, при каждой же возможности прибегая к наркотикам или алкоголю. Другие изо дня в день находились на грани фатального нервного срыва. Теле- и радиорепортеры пресс-центра Белого дома были вынуждены вырывать статьи из первой попавшейся газеты и слово в слово зачитывать в эфире, а в редакциях газет и журналов прямые трансляции записывали на магнитофоны, а после слово в слово перепечатывали под другими заголовками. К концу июля сама мысль о том, ч^Р придется еще три-четыре месяца без передышки освещать дебаты по импичменту в палате представителей, а после еще и разбирательства в сенате, сделалась невыносима. Начался август, а Никсон не проявлял никаких признаков готовности сдаться, и все больше стали поговаривать о «выборе самоубийства» как возможном варианте.

Последний завтрак в Белом доме…

Мешок с дерьмом, который я передал новому поколению…

Пикирующие «холодные индейки» паника среди уотергейтских

нариков

На рассвете утра пятницы, когда Ричарду Милхаузу Никсону предстояло в последний раз позавтракать в Белом доме, я надел плавки и красную ветровку, заправился понюшкой серого аргентинского и спустился на лифте вниз к большому бассейну под окном апартаментов редакции внутренней политики в вашингтонском «Хилтоне». Дождь еще шел, поэтому переносной телик, блокнот и три бутылки «Басе эль» я нес в непромокаемой брезентовой сумке.

В нижнем вестибюле скучал ночной сторож – упитанный чернокожий джентльмен, главной обязанностью которого было не пускать по ночам в бассейн таких, как я, но мы давно уже пришли к дружескому взаимопониманию. Правила отеля воспрещали плавать, когда бассейн закрыт, но не было никакого правила, воспрещающего доктору теологии медитировать на конце трамплина.

– Привет, док, – сказал сторож. – Рановато, а? Особенно в такую мерзкую погоду?

– Мерзкую? – отозвался я. – Вы что, республиканский дядя Том? Разве не знаете, кто сегодня уезжает?

С мгновение он смотрел озадаченно, потом его лицо расплылось в улыбке.

– Господи, а вы правы! Я почти забыл. Наконец мы от него избавились, а, док? – Он довольно кивнул. – Да, сэр, мы наконец от него избавились.

Я открыл две бутылки «Басе эля».

– Пора отпраздновать, – сказал я, протягивая ему одну. Свою я держал у сердца. – За Ричарда Никсона, и пусть подавится деньгами, которые украл.

Сторож воровато огляделся по сторонам и лишь потом присоединился к тосту. Бутылки громко звякнули в гулкой пустоте вестибюля.

– Пока, – сказал я. – Мне надо немного помедитировать, а потом нестись в Белый дом и убедиться, что он правда сваливает. Не поверю, пока своими глазами не увижу.

Воду в бассейне испещрили миллионы капель. Ворота были заперты на висячий замок, поэтому я перелез через заграждение и прошел к глубокой части, где нашел сухое местечко под деревом возле трамплина. Утренние новости CBS начнутся минут через двадцать. Включив телик, я настроил антенну и повернул экран, чтобы видеть его из бассейна футах в двадцати. Эту систему я разработал прошлым летом во время сенатских слушаний по Уотергейту: проплыв дважды бассейн из конца в конец, выглядываешь через край проверить, появилась ли уже физиономия Хью Радда. Когда она появлялась, я вылезал из воды и ложился на траву перед теликом, прибавлял звук, открывал свежий «Басе эль» и делал заметки, следя по крохотному экранчику за общей интригой спектакля, даваемого в тот или иной день в Колизее Сэма Эрвина.

У бассейна я провел почти два часа: то наворачивал круги, то вылезал сделать пару заметок, потом послушать новости. Показывали мало что интересного, разве только несколько дурацких интервью у ворот Белого дома с теми, кто утверждал, дескать, трое суток без сна провел на Панихиде. Но никто даже не пытался объяснить, зачем это делал. По меньшей мере половина в толпе, собравшейся в последние дни около Белого дома, выглядели так, как те, кто каждые выходные проводит в автогонках на выживание.

Еще из веселья в новостях утра той пятницы были лишь регулярные повторы вчерашней официальной речи Никсона об отставке. Мы с Веттером смотрели ее в баре «Уотергейта». Место показалось нам подходящим, ведь именно там я сидел 17 июня 1972 года, когда в пяти этажах у меня над головой случился «Уотергейтский взлом».

Но после третьего повтора меня охватила странная нервозность, и я решил как можно скорей убраться из города. Кино закончилось – или закончится через два-три часа. Никсону полагалось уехать в 10:00, и около полудня принесет присягу Форд. Мне хотелось быть у Белого дома, когда Никсон отчалит. Это станет концовкой моего кино.

Когда я уходил, дождь все еще шел и бассейн был по-прежнему пуст. Убрав телик назад в сумку, я перелез через заграждение у будки спасателей. Потом остановился и оглянулся, зная, что никогда больше сюда не вернусь, а если вернусь, то буду уже не тот. Бассейн останется прежним, и найти ящик «Басе эля» и телик на батарейках будет нетрудно. Я мог бы даже приходить сюда дождливым летним утром и смотреть утренние новости…

Но такого утра больше не будет, потому что главный ингредиент этой смеси исчезнет из Вашингтона; и даже те, кто испытывал большое к нему пристрастие, заядлые поборники Никсона, понимали, что он чертовски долго, возможно никогда больше, тут не появится.

Никто не говорит про тот или иной эрзац или подобие Никсона. Форма исчезла сразу же после того, как отлили этого ублюдка… хотя ни у кого не было сомнений, кто именно ее украл, и доказательств тоже не было ни у кого.

Нет, даже у бассейна, с травой, элем и портативным теликом, утренние новости будут уже не те без пялящейся на нас с экрана мерзкой рожи Никсона. Война окончена, и он проиграл. Ушел, но не забыт, пропал, но не оплакан, такого, как он, мы еще не скоро увидим. Он был бесчестным на все сто, правды в нем не было ни на грош, и если подыскивать, с каким бы животным его сравнить, подойдет только гиена.

* * *

Доехав на такси до Белого дома, я протолкался через угрюмую толпу на тротуаре к окну караульной. Коп внутри посмотрел на мою карточку, поднял глаза, пригвоздив меня всего на мгновение усталым барбитуратным взглядом, потом кивнул и нажал на кнопку, открывающую ворота. В пресс-центре западного крыла было пусто, поэтому я вышел в Розарий, где посреди лужайки, футах в ста от лестницы, стоял большой вертолет цвета хаки. Дождь перестал, и на мокрую траву положили от двери Белого дома до вертолета красную дорожку. Проскользнув через толпу фотографов, я оглянулся на Белый дом, где Никсон в последний раз обращался с речью к шокированному персоналу. Я очень внимательно осмотрел вертолет и уже собирался забраться внутрь, как услышал громкие шаги за спиной. Повернувшись, я увидел, что ко мне как раз направляются Ричард и Пат, за ними их дочери, потом Джерри Форд и Бетти. Лица у них были мрачные, и шли они очень медленно. На лице Никсона была стеклянная улыбка, он не смотрел ни на кого вокруг и шел, как деревянный индеец на торазине.