Империя должна умереть - Михаил Зыгарь

На Трепова эти преступления производят очень сильное впечатление. В начале 1905 года он довольно легко перенес покушение – но смерть постороннего человека, убитого по ошибке вместо него, повергает Трепова в ужас. Его главный кошмар – что он не сможет уберечь жизнь императора. Тем более что Николай II все меньше прислушивается к его советам – Трепов проиграл Столыпину, тот не только занимает его место в Зимнем дворце, но и отбирает его лавры эффективного управленца, который умеет найти выход из любой ситуации.

Отсутствие каких-либо массовых выступлений после роспуска Думы доказывает Николаю II, что Столыпин был прав, а Трепов просто паникер. Но дворцовый комендант считает нарастающее число терактов доказательством того, что болезнь только загнана внутрь и рано или поздно себя проявит. По мнению Трепова, отказавшись собрать правительство парламентского большинства и вернувшись на путь самодержавия, Николай II подвергает себя чудовищному риску, который рано или поздно будет стоить ему жизни.

В сентябре император с семьей уезжает на яхте в путешествие по финским фьордам и не берет с собой Трепова. Всем при дворе очевидно, что это знак опалы. Во время круиза Николай II вдруг вызывает к себе начальника своей канцелярии Мосолова, того самого шурина Трепова, который посоветовал его полтора года назад барону Фредериксу. И протягивает ему телеграмму – из Петербурга сообщают о внезапной смерти 50-летнего Трепова. Император поручает Мосолову срочно разобраться, что случилось.

В Петербурге все считают, что Трепов покончил с собой, но Мосолов опровергает слухи: вскрытие показало, что он умер от сердечного приступа. Все ждут, придет ли император на похороны – но он не прерывает своего круиза. Мосолов разбирает документы покойного и потом отвозит все важное Николаю II. «Очень опечалила меня эта неожиданная смерть», – деловым тоном говорит ему Николай. «Император, безусловно, ценил Трепова, но особой личной к нему симпатии не чувствовал», – пишет в воспоминаниях Мосолов.

Остальные приближенные Николая II вспоминают о Трепове как о смелом человеке, преданном Николаю II, который почему-то дал слабину и начал уговаривать императора стать конституционным монархом. Впрочем, теперь можно с определенностью говорить, что Трепов, а вовсе не Столыпин был прав. Разгон Думы и последующее закручивание гаек не привели к устойчивой стабильности – и угроза, нависшая над императором, никуда не делась. Столыпин переживет Трепова всего на пять лет, Николай II – на 12.

Через неделю после покушения на Столыпина Совет министров объявляет «войну с терроризмом» – готовит решение о создании в стране военно-полевых судов. Для Российской империи, в которой уже почти полвека существуют и успешно функционируют суды присяжных, это просто революционное нововведение. Суть новой системы в том, что, если преступление является настолько очевидным, «что нет надобности в его расследовании», а преступник пойман с поличным, он должен быть предан военно-полевому суду по законам военного времени. Подобные суды создаются решением генерал-губернатора или другого регионального руководителя. На все судебное следствие выделяется 48 часов после совершения преступления. И еще 24 часа на исполнение приговора. Стандартный приговор – это, разумеется, смертная казнь.

На тот момент в России совершенно особенное отношение к смертной казни. Еще в 1741 году дочь Петра I Елизавета, собираясь совершить государственный переворот, поклялась перед иконой, что, став императрицей, не подпишет ни одного смертного приговора. По сути, с этого момента смертная казнь в России становится исключением из правил – после Елизаветы Петровны любой смертный приговор должен быть утвержден лично монархом и это происходит только в крайних случаях. Например, Екатерина II санкционирует казнь организаторов пугачевского восстания.

После восстания декабристов к смерти был приговорен 31 человек, но повесили только пятерых, большинству казнь заменили каторгой.

Чаще смертная казнь применялась во время войны по решению военных судов. За воинские преступления расстреливали, а по приговору гражданских судов – и как правило за политические преступления – вешали. В среднем смертные приговоры выносились не часто – не больше 10 в год. Это наказание не применялось к лицам моложе 21 года и старше 70 лет, а женщину могли приговорить только за посягательство на императора, его семью и власть.

Но с наступлением XX века ситуация меняется в худшую сторону. В одном только декабре 1905 года было казнено 376 человек. Начиная с августа в 1906 году казнят 574 человека. После этого число смертных приговоров растет невероятными темпами: в 1907 году повесят 1139 человек (и это при том, что весной 1907 года военно-полевые суды будут заменены военно-окружными), в 1908 году – 1340, в 1909 – 717. Виселицы, с помощью которых правительство пытается задавить революцию, вскоре назовут «столыпинскими галстуками».

Эффективность репрессий неочевидна. Даже по мнению главы тайной полиции Герасимова, военно-полевые суды приносят больше вреда, чем пользы: способствуют произволу и увеличивают число врагов режима; под суд отдают далеко не только террористов; судят не юристы, а обычные офицеры, поэтому приговоры основываются не на законах, а на личных отношениях. «Введение военно-полевых судов имело характер какой-то мести, а такое чувство для правительства недостойно», – считает Герасимов.

Введение военно-полевых судов вносит раскол в ряды сторонников Столыпина. Лидер проправительственной партии «Союз 17 октября» Александр Гучков однозначно за – он поддерживает жесткие меры в отношении революционеров. С ним категорически не согласен Павел Рябушинский, он уходит от октябристов, вместе с Шиповым и графом Гейденом они создают новую партию – «Партию мирного обновления».

Обыденность смертной казни – примета нового времени. И это страшно мучает Льва Толстого, еще в 1881 году протестовавшего против казни цареубийц. В мае 1908-го он напишет статью «Не могу молчать». В ней он будет доказывать, что власти – еще хуже, чем революционеры: «Вы, правительственные люди, называете дела революционеров злодействами и великими преступлениями, но они ничего не делали и не делают такого, чего бы вы не делали, и не делали в несравненно большей степени… Если есть разница между вами и ими, то никак не в вашу, а в их пользу».

Для большой части российского общества роспуск Думы становится началом долгого периода разочарования в политике. По словам Струве, это «самая мрачная страница русской истории». Сам Струве продолжает бороться и даже баллотируется в следующую Думу, но очень многие интеллигенты делают другой выбор – они предпочитают жить за границей.

Мережковские в Париже, Горький и Андреева возвращаются из Америки и селятся на итальянском острове Капри. Европу начинают наводнять российские подданные – но это вовсе не революционеры-беглецы, которые не имеют возможности вернуться на родину. Это вполне преуспевающие люди, дворяне и интеллигенты, которых так расстраивает ситуация в России, что они решают жить в другом месте.

Дочь премьер-министра Столыпина Наташа поправляется очень медленно – ампутация ног ей уже не грозит, но ходить она не может. Через два месяца после теракта, в октябре, император вдруг советует Столыпину принять крестьянина из Тобольской губернии Григория Распутина. Но премьер-министр забывает об этой просьбе. А 38-летний проповедник (который называет себя «старцем») бывает у императора все чаще. Его вызывают к больному цесаревичу Алексею.