Влиятельные семьи Англии. Как наживали состояния Коэны, Ротшильды, Голдсмиды, Монтефиоре, Сэмюэлы и Сассуны - Хаим Бермант

Смысл послания, хотя и очень уклончивого, дошел до адресата. «Я прекрасно помню, что обещал вам, – ответил ему Асквит. – Я очень желал бы (и без всяких заверений) вернуть вас в качестве коллеги в кабинет». Сэмюэл стал канцлером казначейства, оставшись министром почты.

В желании Сэмюэла заседать в кабинете нет ничего удивительного – более того, если б он не испытывал такого желания, то был бы самым противоестественным политиком на свете, однако отчего-то ему казалось, что в этих амбициях есть нечто постыдное, и ему нравилось думать, будто он выше этого. Ему определенно удалось убедить в этом своего сына, который в остальном смотрел на него довольно критическим взглядом: «У него отсутствовало честолюбие, та безжалостность, которая помогла бы ему занять более высокое место». Конечно, Сэмюэл не был безжалостен, но был честолюбив, и его попытки скрыть этот факт от самого себя не раз и не два заставляли его проявлять такую изворотливость, которую можно было бы назвать иезуитской, или, может быть, стоило бы сказать, талмудической?

В январе 1916 года Сэмюэла назначили министром внутренних дел – это был самый высокий пост, которого ему удалось достичь. В военное время он подразумевал широкую ответственность, и полномочия министра, расширенные в целях обеспечения обороны, были едва ли не диктаторскими.

Весь 1915 и 1916 год война почти на всех фронтах складывалась неудачно для союзников, и через два года унижений и катастроф в стране поднялся ропот против правительства и ропот против лидеров внутри самого правительства. Тори, пришедшие в администрацию в 1915 году, не были лояльны Асквиту и не чувствовали уверенности в нем, а в рядах либералов не было полного единства.

В июле 1916 года Ллойд Джордж сменил Китченера в качестве военного секретаря. Жена Асквита была убеждена, что он на этом не успокоится. «Нам конец, – отметила она в дневнике, – это всего лишь вопрос времени, когда нам придется съехать с Даунинг-стрит». Через пять месяцев ее предсказание сбылось.

Большой кабинет, сформированный Асквитом в 1915 году, оказался слишком громоздким, и тогда был образован военный комитет, нечто вроде внутреннего, для решения вопросов ежедневного ведения войны. Ллойд Джордж быстро вышел в лидеры и с помощью Бонара Лоу[94] и других ведущих тори удачным маневром скинул Асквита с его поста. Это была долгая, сложная и подлая операция, которая поставила крест на карьере Асквита и в конце концов привела к уничтожению либеральной партии. «Я ничуть не сомневался, – снисходительно заметил Сэмюэл, – что в продолжение всех этих событий Ллойд Джордж был искренне уверен в том, что, доведя дело до конца, он окажет беспримерную услугу стране в час опасности». В то же время Сэмюэл чувствовал, что не может войти в новую коалицию во главе с Ллойд Джорджем. В «Таймс» и других газетах писали, наоборот, и Сэмюэл заверил Асквита, что эти заявления не имеют под собой никаких оснований. Он «ни при каких обстоятельствах» не будет служить под началом Ллойд Джорджа.

На следующий же день его вызвали к Ллойд Джорджу. Осталось только два члена старого кабинета, сказал Ллойд Джордж, которых он хотел бы включить в новый, – Эдвин Монтегю и Сэмюэл. Король, сообщил он, особенно высоко ценит его способности, и в такое сложное время его долг – служить стране.

Сэмюэл был польщен, но откровенно сказал ему, что, на его взгляд, это правительство продержится недолго. Кроме того, его огорчает то, как произошла смена правительства, и согласиться войти в него значило бы смириться с этим. «Мы расстались друзьями», – заметил он.

Условия были отнюдь не такими дружескими, чем представлялось Сэмюэлу, и мысль о его отказе все еще бесила Ллойд Джорджа, когда он писал свои «Военные мемуары» семнадцать лет спустя: «Чтобы прощупать позицию моих прежних коллег по отношению к правительству, я решил предложить место одному из них, кто не проявлял личной вражды ко мне. Поэтому я пригласил сэра Герберта Сэмюэла войти в правительство. Он не участвовал ни в каких интригах, которые никак не унимались. Он всегда расставлял свои сети. Это был компетентный и трудолюбивый администратор, и я был убежден, что он эффективно проявит себя на одном из тех постов, который в военное время не требовал исключительных талантов и оригинальности. До войны он заслужил репутацию человека одаренного и полезного во всех областях, которыми занимался. Во время войны он не совершил ничего выдающегося, но это удалось ему очень хорошо».

На следующее утро Сэмюэл приехал к Асквиту и рассказал о разговоре с Ллойд Джорджем. «Я сказал, что наотрез отказался, но, если он [Асквит] хочет, чтобы я стал министром, я пересмотрю свою позицию, но только по его просьбе».

Если Сэмюэл надеялся, что Асквит станет уговаривать его согласиться, то оказался разочарован. «Он сказал, что не может советовать мне, как поступить. Каждый из его бывших коллег должен решать за себя сам. Я сказал, что в таком случае, разумеется, все останется без изменений».

Либеральная партия разделилась надвое. Одна часть примкнула к Ллойд Джорджу, другая, включавшая большинство партийных лидеров, осталась с Асквитом. Время от времени кто-то из членов второй группы на цыпочках перебирался в первую. Сэмюэл хранил постоянство.

Парламент распустили вскоре после перемирия 1918 года, и на последовавших выборах либералы Асквита потерпели разгром, их число в палате снизилось до жалкой горстки в двадцать шесть человек. Асквит и Сэмюэл лишились мест в парламенте.

Сэмюэл оказался без министерства и без парламента, отвергнутый и покинутый, но самый памятный этап его карьеры был еще впереди.

Вступление Турции в войну на стороне Центральных держав означало конец Османской империи в том виде, в каком она существовала тогда, и составлялись различные планы по разделу ее территорий. Палестина, находившаяся к востоку от Суэцкого канала, представляла ключевую важность. В декабре 1914 года в меморандуме кабинета министров Сэмюэл предлагал аннексировать эту зону в качестве протектората под властью британской короны и создать в ней новый центр еврейского народа.

«Двенадцать миллионов человек, разбросанных по всем странам мира, уже зашевелились, – писал он. – С невероятной быстротой расходится ощущение, что именно сейчас можно добиться какого-то прогресса и приблизиться к исполнению надежд и желаний еврейского народа, упорно не угасавших уже 1800 лет, вернуться в землю, с которой они связаны узами почти столь же древними, как сама история».

Далее он рисовал перспективы этого возрожденного центра как «родины блестящей цивилизации. Она позволит Англии, – писал он, – в еще одной сфере исполнить свою историческую миссию цивилизатора отсталых стран».

Чем больше он горячился в ходе рассуждений, тем более громкие выражения выбирал, а закончил крещендо: «Еврейский мозг – такой физиологический продукт, пренебрегать которым нельзя. Пятнадцать веков этот народ в Палестине производил на свет непрерывную череду великих людей – государственных мужей и пророков, судей и воинов. Если ему дать тело, где может поселиться его душа, она обогатит весь мир. Пока не будет дана полная свобода, как сказал Маколей в палате общин, „давайте будем не торопиться и говорить, что нет гениев среди соотечественников Исаии и нет героев среди потомков Маккавеев“».