Влиятельные семьи Англии. Как наживали состояния Коэны, Ротшильды, Голдсмиды, Монтефиоре, Сэмюэлы и Сассуны - Хаим Бермант

Весной 1920 года вспыхнули арабские бунты, в которых погибло шесть евреев. Вмешались военные и арестовали не только арабов-зачинщиков, но и Владимира Жаботинского, возглавлявшего небольшую группу оборонявшихся евреев. Сэмюэл в честь своего прибытия объявил амнистию и освободил и нападавших, и защитников.

В 1921 году освободилось место муфтия Иерусалима, религиозного главы мусульман, и Сэмюэл не без колебаний назначил его преемником Амина аль-Хусейни, члена видной арабской семьи. Он обладал необходимыми качествами для этого поста, но был среди зачинщиков мятежа предыдущего года и вышел на свободу по амнистии. «Вопреки пословице, – с горечью заметил Вейцман, – ставить пастухами волков – не всегда к лучшему».

Позднее в том же году арабы снова устроили погромы. Их быстро подавили, после чего Сэмюэл самолично объявил арабам, видным горожанам Рамлы, что еврейская иммиграция временно приостановлена. Похоже, устрашение немедленно возымело эффект.

Однако ошибкой, которая надолго запала в память сионистов, стал случай с Бейт-Шеаном. Администрация Палестины получила в свои руки более 100 тысяч акров богатой, хорошо орошаемой, плодородной земли между Галилейским морем и Бейт-Шеаном, которая когда-то принадлежала султану Абдул-Хамиду. Условия мандата требовали от властей «способствовать компактному поселению евреев на землях, включая государственные». Но бедуинские племена, уже некоторое время хозяйничавшие на этой земле, претендовали на нее по праву скваттеров, и Сэмюэл поддержал их. Еврейским поселенцам, которые с трудом добывали себе пропитание на пустынных холмах Галилеи, подобное разбазаривание обширной и плодородной территории показалось святотатством.

Таким образом, надежды, возлагавшиеся на Сэмюэла, уступили место горькому разочарованию. «Когда он пришел, мы смотрели на него с уважением, – сказал Бен-Гурион перед сионистским конгрессом в 1921 году. – Но что он дал нам? Амина аль-Хусейни в качестве муфтия Иерусалима».

Однако, если взять в целом пять лет администрации Сэмюэла, это был хоть и не золотой век мандата, но период неуклонного прогресса. Количество еврейского населения увеличилось вдвое с 55 тысяч в 1918 году до 103 тысяч в 1925-м, в основном за счет иммиграции. Тель-Авив превратился из поселка в 2000 человек в 30-тысячный город; население Хайфы выросло с 2 до 8 тысяч. Воды Верхнего Иордана, Ярмука обуздали для выработки электричества. Возникла новая промышленность. Уровень жизни повышался, страна преображалась.

Иногда Вейцмана огорчало то, как Сэмюэл вел дела, но, оглядываясь на прошлое, он смог понять, какие трудности стояли перед Сэмюэлом, какую пользу он принес стране, и выразил в письме свою благодарность:

«Мой дорогой сэр Герберт!

Не могу не послать Вам несколько строк, которые дойдут до Вас всего за несколько дней до Вашего отъезда из Палестины. Кажется, прошло уже без малого десять лет… с тех пор, как я имел честь впервые встретиться с Вами. Много воды утекло за это судьбоносное десятилетие, и Вам – к моей величайшей радости – посчастливилось заложить краеугольный камень в фундамент еврейского национального дома. Вы покидаете страну в уверенности, что проделанный Вами труд и мудрость, с которой Вы направляли судьбу Палестины, создали прочные условия для того, чтобы мы и дальше продолжали то, чему Вы столь успешно положили начало».

Сэр Рональд Сторрз, губернатор Иерусалима, был особенно впечатлен его находчивостью, его беспристрастностью, его долготерпением, как у Иова, его ровным характером. «Это спокойствие, – писал он, – некоторые приписывали его якобы неспособности испытывать ни гнева, ни радости, а те, кто лучше разбирался в нем, – рано приобретенному самообладанию философа.»

Пребывание в Палестине среди святынь иудаизма, христианства и ислама, древней памяти и бесконечной вражды заставило его по-новому взглянуть на вопрос, который, как ему казалось, он решил еще на последнем курсе в Оксфорде.

«Во что я верил? – спрашивал он самого себя. – Я сохранял формальную связь с иудаизмом и иногда посещал религиозные службы. Но ритуалы не управляли мною; казалось, они почти не связаны с известной нам вселенной и живым сообществом людей. Мною двигала христианская этика, но ее принципы были уже заложены в иудаизме, а теология была для меня неприемлема».

Он собирался потратить несколько лет на то, чтобы пересмотреть свои идеи и изложить мысли на бумаге. Размышления об этих планах доставляли ему удовольствие, но, увы, они остались только планами.

Он как раз направлялся в Италию провести там отпуск, когда пришла телеграмма от премьер-министра – тори Стэнли Болдуина. Угольная промышленность, лежавшая в основе большей части британской экономики, находилась в кризисе, и для решения проблем формировалась Королевская комиссия. Не согласится ли Сэмюэл ее возглавить?

В эту небольшую комиссию вошли Сэмюэл, экономист сэр Уильям Беверидж и два промышленника. Они заседали полгода, выслушивая показания и просеивая огромную массу технической информации. Они также побывали на двадцати пяти шахтах и рассмотрели отчеты еще с сорока. В их единодушном докладе высказывались далекоидущие предложения о будущем индустрии и в целом благосклонное отношение к шахтерам.

Но один вопрос требовал немедленного решения. Шахтовладельцы утверждали, что при имеющемся уровне зарплат они вынуждены продавать уголь себе в убыток, и комиссия согласилась с необходимостью понизить зарплаты. Шахтеры воспротивились под лозунгом «Ни минуты от дня, ни пенни от оплаты».

В понедельник 3 мая 1926 года шахтеры объявили забастовку. Во вторник к ним присоединились железнодорожники, докеры и работники дорожного транспорта. За ними друг за другом последовали железная и стальная промышленность, газовая и энергетическая отрасль, газеты. К концу недели бастовали уже два с половиной миллиона рабочих. Страна была парализована.

Сэмюэл, который успел вернуться в Италию, собрал чемоданы и снова поехал в Лондон, чтобы вступить в переговоры с лидерами профсоюзов. Он действовал как частное лицо, но получил благословение правительства и в конце концов добился формулы, что сокращений заработной платы не будет, пока рабочие не получат «достаточные гарантии того, что предложенные комиссией меры реорганизации будут приняты и войдут в силу». Правительство тем временем предоставит шахтерам субсидию, чтобы удержать заработки на прежнем уровне. Британский конгресс тред-юнионов счел это «удовлетворительным основанием для продолжения переговоров», но шахтеры не согласились. 12 мая специальный переговорный комитет конгресса отозвал поддержку шахтеров и отменил всеобщую забастовку. Британия вернулась к нормальной жизни.

Во время этой горячечной недели переговоров Сэмюэл жил у брата Стюарта в его большом доме на Хилл-стрит в Мэйфере. В день окончания забастовки сэр Стюарт пожаловался на плохое самочувствие и рано лег спать. На следующее утра жена постучалась к нему, но никто не ответил. Она позвала Сэмюэла, который бросился к брату в комнату и обнаружил его мертвым. Ночью у того случился сердечный приступ. Ему было шестьдесят девять лет.

Должность высокого комиссара порядком потрепала нервы Сэмюэлу, и он мечтал провести долгий отпуск на идиллическом озере Гарда. Но сначала его вытащила оттуда угольная комиссия, потом всеобщая забастовка. Он едва успел вернуться в Италию, как услышал весть, что Гилберт, его единственный еще остававшийся в живых брат, тоже умер. И он опять поехал в Лондон.