Единственное желание. Книга 2 - Надежда Черпинская

в королеву и её рыцаря. И теперь ему стало неловко оттого, что Кее пришлось взирать на него снизу вверх. Он не привык смотреть на свою миледи свысока и поспешил покинуть седло.

– К чему прощания? Я думал, мы вчера решили всё… – хмуро ответил Кайл.

Он не знал, что сказать. Не хотел её обидеть, просто ответил первое, что взбрело в голову. Но Келэйя поняла всё по-своему, приняла на свой счёт, и он ощутил, что совесть мучит её гораздо сильнее, чем она старалась показать. Он чувствовал себя так, будто его зажали в угол, как загнанного зверя, и готов был провалиться от смущения и неловкости.

– Я обещала дать тебе денег, – напомнила Кея холодно, стараясь придать своему голосу деловитости и безразличия, но глаза выдавали её, и она опасалась встречаться взглядом с полукровкой.

Тонкая бледная ручка вынырнула откуда-то из складок плаща – на ладони лежал увесистый кожаный кошель. Но Кайл не шелохнулся, остался стоять неподвижно и молча, держа поводья Хагдонна.

Не зная, куда себя деть, Келэйя замялась на миг, потом сама проворно расстегнула походную сумку, притороченную к седлу, сунула туда деньги – руки у неё слегка дрожали, и движения были поспешными, нервозными.

Меньше всего на свете Кайлу хотелось, чтобы она винила себя в чём-то, чтобы её совесть мучила. Ему было горько оттого, что всё сложилось именно так. Эта горечь оседала в сердце как зола пепелища, покрывала душу чёрной коркой отчаяния и разочарования. Но Кайл не мог винить в предательстве свою королеву. Причиной всему была судьба, его проклятая судьба, и не более.

– Не надо ничего, – негромко сказал юноша, желая успокоить её и облегчить её совесть. – Не тревожься за меня! Я не пропаду.

– Не сомневаюсь, – Кея заставила себя улыбнуться, хоть глаза у неё и блестели от слёз, так же ярко, как льдистые хрусталики снега, прикорнувшие на меховом воротнике её плаща. – Но что же ты даже на память обо мне взять ничего не хочешь?

Кайл поднял на неё свой взгляд, впервые за это утро. Может, он просто хотел понять, наконец, что же таится в её душе, казавшейся такой знакомой и понятной все эти годы и вдруг оказавшейся такой чужой. Зачем теперь она готова лить слёзы из-за того, что он уезжает, если сама вчера велела ему убраться прочь с глаз?

– Я и так тебя не забуду… никогда и нигде, – ответил Кайл честно.

И тогда губы её дрогнули, и милое девичье личико исказилось, словно от муки, и слёзы в златых глазах засияли ещё ярче.

– Тогда подари что-нибудь мне… на прощание… В память о тебе…

Тонкая рука потянулась к нему, словно под действием неведомых чар. Келэйя коснулась солрунгской ракушки, что Кайл всегда носил на груди, ласково провела по ней бледным пальчиком.

– Может, твой амулет?

Кайл отстранился.

– Нет! Это – память о матери, чужие дары нельзя отдавать, – ответил Кайл, глядя на её озябшую ладонь, так и застывшую в воздухе, борясь с почти непреодолимым желанием спрятать её нежные пальчики в своих руках, прижать к сердцу, обогреть.

Добавил, чтобы отогнать наваждение:

– Да и твоему мужу это не по душе придётся, если он увидит…

Кея вздохнула, запахнулась сильнее в плащ.

– Да, ты прав. Он разозлится, – кивнула она и прошептала еле слышно, так, словно опасалась, что в зыбкой тишине утра кто-то различит её слова: – Тогда подари мне то, что он не увидит, о чём не узнает никогда!

Никогда прежде Кайл не видел у неё такого взгляда, такого молящего, испуганного взгляда. Вот только чего она боялась: собственных слов и желаний, опасности разоблачения и ревности Шеали, или того, что может потерять последнюю возможность что-либо исправить?

Поцелуй был коротким. Хотя от одной мысли о близости Кеи, у Кайла голова пошла кругом. Он осмелился лишь на один короткий миг коснуться её губ, нежных, мягких, замёрзших на ветру. И прикосновение это к её холодной бархатной коже принесло в душу ещё большее смятение.

А потом он заглянул в её глаза и понял простой ответ на все вопросы: она отчаянно хотела, чтобы он остался и никуда не уезжал, да, она хотела этого так же непреодолимо и неистово, как яростно хотела и того, чтобы он исчез из её жизни навсегда.

– Прощай! – коротко бросил Кайл, выполняя желание своей миледи, и молниеносно взлетел в седло.

Хагдонн успел сделать несколько шагов, прежде чем её полный отчаяния возглас заставил Кайла снова оглянуться назад:

– Кайл!

Она нагнала его, вцепилась судорожно в стремя, заглянула в глаза, уже не стыдясь своих слёз:

– Это ведь не ты, Кайл? Ну, ответь! Скажи мне! Это ведь не ты? Это… он?

Кайл сжал зубы.

Несколько мгновений он смотрел на Кею, будто размышляя, а потом сказал нежно и равнодушно:

– Холодно… Не стой на ветру!

Келэйя отпустила стремя, уронила руки и отступила на шаг, глядя вслед уезжавшему всаднику. Вопреки последнему напутствию Кайла, она ещё долго продолжала стоять посреди опустевшего двора. И несколько раз, оглянувшись, Кайл видел её застывший силуэт.

За это время снег посыпал сильнее. Крупные невесомые хлопья кружили в воздухе, как лебяжий пух.

И в белом мареве вьюги оцепеневшая фигурка Келэйи казалась совсем нереальной, словно туманный призрак, дух ненастья, не успевший растаять до восхода солнца. Одна, словно прекрасная мраморная статуя. Лишь трепетавшие серые крылья плаща и тёмные пряди волос, скользящие змейками на ветру, выдавали, что это живое существо, а не зимнее видение.

Кайл почти достиг ворот, когда ему почудилось, что где-то вдалеке раздался мужской голос. Кто-то окликнул Келэйю по имени. Должно быть, Шеали проснулся и, не застав жену в постели, отправился на её поиски…

Обернувшись в последний раз, полукровка увидел, что она, наконец, направилась к замку, легко скользя в окружении роя танцующих снежинок, словно Аделина, Королевна-Зима, в сопровождении своей свиты.

Через миг она исчезла из вида, словно туманный мираж. Но в памяти Кайла навсегда остался этот образ – тень, окутанная вуалью метели, потерянная, сиротливая тень, с душою, закованной в ледяной панцирь одиночества, на которое она сама обрекла себя в наказание за собственное малодушие.

***

У ворот на страже стоял Дари – юный воин, с которым Кайлу не раз доводилось бывать на охоте, в те безоблачные золотые деньки, когда ещё жив был милорд Ратур, и никто не знал печалей и напастей. Тот поприветствовал