Долгое дело - Станислав Родионов

Серафима Никитична сняла платок, резиновые сапоги и плащ. И села, придавленная усталостью.

Два года назад было все: муж, молодость, автомашина, дача, Володькино послушание. Два года назад скоропостижно умер муж. За эти два года молодость ушла, как сквозняк ее вынес в форточку. «Москвич» она продала сама, поэтому теперь носит яблоки на кукорках. Володька разболтался, отпустил усы, хамит басом и ходит с какой-то скелетообразной девицей об одной серьге. Осталась дача, где по ночам гулко падают на землю яблоки, словно кто-то за окном стучит себя в грудь.

Она трудно поднялась и встала у зеркала, разглядывая пятидесятилетнее лицо. Как оно, молодеет от свежего воздуха и белого налива?

После смерти мужа надумала дачу продать, но оставила, пожалела. Теперь же каждую осень грозилась вырубить яблони, вытащить всякие кусты и кустики и сровнять морковно-салатные грядки. Все засеять травой и засадить цветами. Насажать, скажем, берез, осин, сирени. Как же тогда будет называться участок? Березовый сад? В языке таких и названий нет — осиновый сад. А может быть, тогда ее участок станет парком культуры и отдыха?

Ливенцова пошла в ванную тяжелой походкой старухи. Душ все смоет — и усталость, и несветлые мысли.

С другой стороны, яблоки падают, и вроде бы их много, собирать не успевает. Под ногами хрустят, как раскалываются. А зимой? Компоты, соки, варенья… Все свое. Вот уж верно говорит пословица: летом ногою пнешь, а зимой в пирог завернешь.

В передней ожил телефон. Володька. Все-таки вспомнил о ее приезде. Серафима Никитична, так и не начав раздеваться, вышла из ванной и взяла трубку.

— Алло!

Ей ответила шуршащая тишина.

— Алло, алло!

Володька набрал номер, а двухкопеечной не оказалось. Сейчас перезвонит.

Она села на пуфик, стоявший у телефона. Злость, вызванная нелегким копанием в земле и тяжким рюкзаком, уходила. Если вдуматься, то дело не в соках и компотах. Ей сладкого нельзя, а Володька жует резинку. И не в свежем воздухе — можно погулять в парке или поехать за город. Дело совсем-совсем в другом…

Работа ее хотя и требует образования, но исполнительская, не творческая. От сих до сих. Высчитала, отмерила, запустила. И все по новой. Голова не болит. А дача… Тут сама себе инженер. Думаешь над каждым цветком, над каждым кустом, над каждой лопатой земли. Как бог, сотворяешь свой мир. Растишь свои райские яблочки, которые с грудным стуком падают всю ночь на землю… Белый налив в этом году поздний…

Телефонный звонок ее испугал, а ведь ждала.

— Да-да! — крикнула она.

— Здравствуйте.

— Здравствуйте, — тишая от незнакомого голоса, ответила Серафима Никитична.

— Вы меня не знаете и никогда не узнаете…

— Ну и привет!

Она сердитой рукой утопила аппаратные рычажки. Какой-то парень, шутник, ищет заочного и приятного знакомства.

Телефон зазвонил тотчас. Ливенцова прижала к уху так и не положенную трубку.

— Напрасно вы, Серафима Никитична, обрываете разговор, — сказал тот же голос, вроде бы юношеский, но теперь она в этом не была уверена.

— Кто говорит?

— Я же сказал, вы меня не знаете…

— А вы меня откуда знаете?

— Давайте говорить о деле.

— О каком деле?

— О вашей даче.

— Володька, ты дурака валяешь?

— Серафима Никитична, не тяните время.

— Да что вы от меня хотите? — вскипела Ливенцова.

Ей хотелось бросить трубку, но звонивший знал ее имя и что-то знал про дачу. Может, какой агент Госстраха?

— У вас есть дача…

— Ну есть.

— Салатного цвета, под шифером, с верандой, стоимостью тысяч в восемь.

— Десять.

— Прекрасно, десять.

— Но я ее не продаю.

— А я и не покупаю.

— Чего же вы хотите?

Снять он хочет комнату с верандой на зиму или на следующий сезон. Но она век не сдавала.

— Только вы не бросайте трубку, понятно? — предупредил голос каким-то неживым, отчеканенным тоном.

Она догадалась. Вернее, она вспомнила — был такой случай в восьмом доме по Еловой улице. Хозяйка вернулась в город, и ей сразу позвонил незнакомый парень с дурацким разговором насчет какого-то пса Чугрика. Проверяли, в городе ли она. А после залезли на дачу и сожрали шестнадцать банок компота. Из белого налива.

— Ну так чего вам? — нетерпеливо спросила Ливенцова.

— Серафима Никитична, я хочу получить с вас тысячу рублей.

— А компоту не хочешь?

— Милочка, кто со мной шутил, того теперь сводят судороги.

Ливенцова хотела обрезать нахала за «милочку», за «ты», но не юношеская уверенность в голосе и чуть изменившийся тембр ее остановили.

— Это ты, голубчик, шуткуешь по телефону. Делать нечего?

— Повторяю, ты должна мне выплатить тысячу рублей.

— Может, скажешь, за что?

— За дачу.

— Как за дачу?

— Серафима Никитична, я предлагаю выгодную сделку. Дача стоит десять тысяч. Я прошу одну тысячу. Есть смысл дать одну тысячу, чтобы сохранить десять?

— Ничего не понимаю…

Но она поняла, вспомнила. Хотят сносить дачи под санаторий, давно об этом поговаривали. А звонит какой-нибудь тип из дачного треста и предлагает свои услуги — за тыщу оставить дачу на своем месте. Взяточник проклятый.

— Если не дашь деньги, то дом я сожгу.

От неожиданности, от прилившего возмущения Ливенцова смолкла, не находя подходящих слов, ни подходящих ругательств.

— Как ты сожгешь?

— Даже не заходя на участок. Задняя стена веранды стоит в двух метрах от штакетника. Не так ли?

— Ну так.

— Люди разные ходят вдоль штакетника по дорожке. Не так ли?

— Ну так.

— Вот с этой дорожки я и брошу на толиевую крышу веранды моток шерсти, пропитанный бензином, а кончик нитки подожгу, как бикфордов шнур. И никто никогда и ничего не узнает. Милочка, да разве мало способов поджечь дом?

— Это шантаж! — опомнилась Ливенцова.

— Конечно, — спокойно согласился голос.

— Я сейчас же заявлю в милицию.

— Ну и что?

— Они примут меры.

— Какие, дурашка? Поставить милиционера у дачи?

— Но у меня нет тысячи рублей…

— А вот обманывать нехорошо. Ты же не так давно продала «Москвича».

— Да с чего это я должна платить!