Гражданин Бонапарт - Николай Троицкий

Простой люд Парижа и Сен-Клу, воочию наблюдавший за ходом coup d’état 18-19 брюмера, явно сочувствовал бонапартистам, а депутатов бранил и высмеивал. «Народ отрекся от них, не узнавая своих избранников в этом шумливом сброде после целого ряда переворотов» 1797-1799 гг., констатировал А. Вандаль[1148]. В театрах Парижа на всех вечерних спектаклях 19 ноября читали со сцены прокламацию министра полиции Ж. Фуше, оперативно расклеенную по улицам города. В ней сообщалось, что генерал Бонапарт, разоблачивший антиреспубликанский заговор депутатов Совета пятисот, едва не стал жертвой заговорщиков; «гений Республики спас генерала», он возвращается в Париж, а «Законодательный корпус принял все меры, чтобы утвердить триумф и славу Республики»[1149].

Тем временем уже к ночи с 19 на 20 брюмера по Версальской дороге из Сен-Клу в Париж возвращались войска, охранявшие, а потом разогнавшие «шумливый сброд» народных избранников. Солдаты пели «Ça ira!», очень довольные, что они, как им думалось, спасли Революцию и Республику.

Когда наутро парижане, а затем и все французы узнали, что вслед за Директорией канули в вечность Совет старейшин и Совет пятисот и что возглавили страну три консула, они восприняли это известие спокойно. Все было ясно, кроме одного: зачем Бонапарту пристяжные?

Итак, «Восемнадцатое брюмера» генерала Бонапарта свершилось. За два дня государственного переворота не прозвучало ни одного выстрела, ни один человек не был убит, ранен или даже арестован. Но переворот был эпохальный, хотя трактуют его с тех пор и поныне по- разному. Советские историки большей частью (включая самого выдающегося из них - Е. В. Тарле) поддерживали ленинско-сталинский тезис о том, что Наполеон «задушил революцию» и установил «контрреволюционную диктатуру»[1150]. Французские исследователи в своем большинстве склоняются к точке зрения А. Вандаля: контрреволюция во Франции наступила уже давно - особенно с 18 фрюктидора (4 сентября) 1797 г., когда три члена Директории (П. Ф. Баррас, Л. М. Ларевельер-Лепо и Ж. Б. Ребель) установили в стране чрезвычайное положение, лишив полномочий 209 депутатов Законодательного собрания, закрыв 42 газеты и отдав под надзор полиции все остальные. Бонапарт же «был последней картой революции; правящая группа революционеров поставила на него, рассчитывая, не выйдет ли Вашингтон. Но вышел Цезарь»[1151].

Думается, истину, как часто бывает, надо искать между крайними точками зрения. С одной стороны, coup d’état 18 брюмера был контрреволюционным, поскольку была нарушена действующая конституция Французской Республики, была ликвидирована законная парламентская структура, что имело следствием установление авторитарного режима. Но с другой стороны, переворот остановил начавшийся еще 9 термидора 1794 г. и ускорившийся с 18 фрюктидора 1797 г. процесс сползания Республики вправо, к возможной реставрации феодализма. Не зря один из крупнейших деятелей революции генерал М. Ж. П. Лафайет написал тогда Наполеону: «18 брюмера спасло Францию»[1152]. В этом смысле 1799 был генетически связан с 1789 годом. Брюмер изменял, опрокидывал, разрушал многое, но - в рамках революционного наследия. В конце концов - согласимся с авторитетным мнением Альбера Собуля! - и личную диктатуру Наполеона, «как бы гениален ни был ее носитель, удалось навязать революционной нации, только сохранив основные завоевания 1789 г.»[1153]. Впрочем, задолго до Собуля очень емко, афористично выразил ту же мысль один из величайших поэтов XIX века Адам Мицкевич: «Наполеон - это революция, ставшая законной властью»[1154].

Именно Наполеон предложил назвать новых правителей Французской Республики консулами (вместо скомпрометированных «директоров»), заимствуя этот термин из любимой им античной истории. Пока не была принята новая конституция, все три консула считались временными и равными. Председательствовали они на своих заседаниях, чередуясь, по алфавиту. Такой порядок был принят тоже по предложению Наполеона. Вначале не было и намека на чью-либо диктатуру - военную тем более. Наполеон даже сменил свой генеральский мундир на цивильный сюртук, о чем не преминули оповестить граждан Республики все газеты. Его стали называть «гражданин Бонапарт». Внешне он вел себя скромно и выделялся среди консулов только мощью интеллекта, воли, характера, но выделился так быстро и сильно, что после первого же заседания консул Сьейес сказал консулу Роже Дюко: «Вот у нас есть и господин! Бонапарт все знает, все хочет и все может»[1155].

В мировой (особенно советской) историографии было весьма ходовым мнение о том, что Наполеон сразу, буквально с вечера 19 брюмера 1799 г., был облечен абсолютной властью. Вот как писал Е. В. Тарле: он «превратился на 15 лет в ничем не ограниченного повелителя французского народа. То обстоятельство, что первые пять лет этого периода он называл себя первым консулом, а последние десять лет - императором и что соответственно Франция сначала называлась республикой, а потом империей, ничего по сути дела не меняло в природе военной диктатуры Наполеона»[1156]. Факты, однако, не подтверждают столь категоричного вывода. Напротив, если Наполеон и «конфисковал в свою пользу Республику» (по меткому выражению А. Олара[1157]), произошло это отнюдь не сразу. Совокупность самых значимых фактов заставляет нас согласиться с Альбером Сорелем, который утверждал, что «Бонапарт забирал власть мало-помалу»[1158].