Последние стражи Аарона - Мирослава Драгович

В лагере было спокойно. С наступлением ночи стражи короля покинули свой пост, но мерзкий липкий привкус предательства не отпускал Эрлоиса, отчего он медленно цедил терпкую настойку, желая вовсе забыться. Он был благодарен Селме не только за сохраненную жизнь, ведь она смогла сделать так, чтобы Ивэн узнал правду.

Девушка сидела подле него, как и всегда, и прилаживала оперенье к новым стрелам. Кто-то дремал, кто-то вел тихие разговоры, кто-то приводил в порядок ножи.

— Птицелов! — Рейн бесцеремонно вырвал его из задумчивости. — Расскажи, почему не сбежал? Это, должно быть, занятная история. Что все-таки заставило остаться там, где каждый второй не отказался бы спустить с тебя шкуру?

Подлец знал, о чем заводить разговор. Гордость не давала Эрло отпустить тот день, когда Петра исходила его спину плетью. Каждую ночь ему снилась эта пытка, не имевшая конца. Но, если рассудить, какой-то благородный, и по мнению многих, опасный и жестокий ловец стал жить в доме девушки, а она так нравилась самому Рейну. Кто же из них оставался подлецом?

— А ты? — тихо проговорил Эрлоис, чувствуя, как губы обнажаются в оскале. — Ты бы тоже не отказался?

Вокруг костра тотчас стало тихо. Голоса умолкли, и все взгляды устремились к Рейну. Все ждали, каков будет его ответ.

Этой тишины хватило, чтобы Эрло успел расслышать шаги. Стрела пронеслась так близко к его лицу, что он ощутил отголосок ее смертельного полета на своей щеке.

Наконечник стрелы вошел аккурат в бедро косули над костром. Рейн, сидящий ближе всего к огню, тут же опрокинул котелок с водой, принесенной для наваристого супа. Языки пламени утихли, оставив после себя шипение, дым и темноту. Охотники, не сговариваясь, ринулись к лесу.

— Эй, Птицелов! — Эрло услышал крик, прорывавшийся сквозь смех.

Они с Селмой поделили на двоих один из валунов под соснами и она грязно выругалась, когда поняла, что вновь придется иметь дело с Петрой и ее недобитками.

— Я убью эту суку, — самые приличные слова, слетевшие с ее губ. — Наша охота не закончилась, Эрло. Выстрелишь ей в глаз со ста шагов?

Взяв лук наизготовку, она бесшумно двинулась вдоль кромки леса. Ее место, перебежав из своего укрытия, занял Рейн.

— Нет, — сурово буркнул он, вынимая стрелу из колчана за спиной. — Я не первый, кто желал бы тебе смерти. Вот ответ на твой вопрос.

Прежде чем последовать за девушкой, Рейн вложил в руки Эрло свой нож. Он был явно лучше того, что чужаку разрешалось носить в лагере.

— Птицело-о-ов! — снова нараспев закричала Петра, мстительная до полной потери рассудка. — Твои новые друзья привыкли охотиться на одних лишь кабанов и зайцев. Они не защитят тебя.

Эти слова опроверг чей-то тихий вскрик — первая охотничья стрела встретилась с телом. Луна благоволила людям Селмы. Даже зайцы показались им более непростой добычей. Еще через несколько вскриков Петра перестала смеяться — такие же каторжники и воры, как она сама, были скверной защитой.

Разглядев всех, кто остался живым и еще не сбежал, Эрло вышел из прилеска, подхватил паршивый меч первого из убитых им и двинулся к следующему. Он успел разглядеть, что мужчина был из тех, кого он учил сражаться, ощерился, прежде чем сбить его с ног, и вогнать лезвие меча в грудь. В ход пошел и нож, врученный Рейном.

Эрло думал, что Петра вновь сбежала, но нашел ее со стрелой с до боли знакомым оперением в шее.

— Хм, — задумчиво заговорила Селма, вновь явившись из ниоткуда. — Сто двадцать шагов.

Пелена спала и Эрлоис услышал тишину, понял, что все, кто пришел с Петрой, мертвы или скрылись. Растерявшись, он утер ладонью чужую кровь с лица, и с немым вопросом уставился на горянку.

— Я стреляла со ста двадцати шагов, — пояснила девушка. — И как же я рада, что эта стерва, наконец, во Тьме.

Эрло согнулся над телом Петры, распахнул ее куртку, нащупал под ней знакомый предмет, и вытянул тот на свет луны. Его нож с кроваво-красной яшмой на рукояти. Он расхохотался, увидев на безвольно вскинутой руке мертвой Петры то, что он уже и не надеялся отыскать — фамильный перстень Толдманнов с костью все еще белой как снег. Лезвие ножа грозно сверкнуло, и Эрло задумался о том, сколько граней может быть у свободы.

— Уф… Мерзость… — сморщилась горянка.

Впервые в жизни последний из Толдманнов позволил себе надеть окровавленную реликвию своей семьи на палец, где ей было самое место.

— Теперь и я рад, — едва слышно проговорил он, и улыбнулся звездам, проглядывающим сквозь кроны сосен.

Королевский дворец, тронный зал. Дагмер

Создатель учил смирению. Он был безлик, оттого Ивэн видел его как вечный и нескончаемый свет. Он простоял на коленях в часовне все утро, истово молясь, всей своей кожей ощущая, как над ним сгущается вязкая и беспросветная тьма. И он не был способен отогнать ее прочь. В этой борьбе проигрывала и молитва, и даже самая нежная улыбка Анны.

Она помогала ему, чувствуя, как над ним клубится тревога. Даже теперь именно она говорила с торговцами из гильдии, сидя по левую руку от него на дубовом троне. Ивэн невольно залюбовался ею. Горделивая осанка настоящей леди, золото волос, сметливый ум, звонкий пленительный голос. Временами он думал, что эта девушка слишком хороша для него. Она оставалась королевой всегда, не поддаваясь ни излишней радости, ни бурям. Он же не мог ничего с собой поделать — ерзал на троне как мальчишка, подпирая подбородок кулаком, ловил на себе вопросительные взгляды торговцев.

— Там, где мы не можем поднять цены на эликсиры, следует говорить о снижении налога, Ваше Величество…

Ивэн провел рукой по волосам.

— …убедите Роллэна Локхарта поднять цену… его упертость во вред его собственной гильдии… двум гильдиям города нужна ваша помощь…

Ивэн расстегнул ворот удушливого дублета.

— …никто из нас не хочет торговать себе в убыток…

Он не выдержал и, погладив Анну по руке, сорвался с места, быстрым шагом покинул тронный зал.

Этой ночью во сне он видел медведя. С него заживо содрали шкуру, и это видение бесконечно представало у него перед глазами. Ведь накануне он получил письмо, выведенное рукой Эрлоиса Толдманна.

«Быть может, Гален во многом прав? Верю, что однажды и ты поймешь его».

Эти слова Ивэн проговаривал про себя великое множество раз. И сделал это снова, вслух, почти добежав без плаща на вершину крепостной стены, защищающей замок. Он знал, что это ложь, угодная его брату. Но что, если нет? Что если той тощей