Предатель - Андрей Волос

Но он знал, что в рожу не плюнет и вообще виду не подаст. В конце концов, это его дело. Плюнуть в рожу, а потом прищучит жизнь в очередной раз, и что? К кому?

Он взял со стола стакан — не допил со всеми — и вылил остатки водки в рот.

Водка пахла черт знает чем — эфиром, ацетоном.

Не до амбиций, когда жизнь такая. Не поплюешься. А если уж плеваться, то потом не суйся. Помощи не проси. Вот так. Черт с ним. Все-таки сколько лет дружим. Ладно… Да и с чего он взял вообще, что не отдаст?

— Лексеич-то втихую лупит! — крикнул Зеленый. — Ну-ка, Гога, давай-ка разливай-ка!..

Гога запустил руку в сумку, пошарил, нащупал бутылку, вытащил. Снова запустил руку. Но было уже видно, что без толку — матерчатая сумка безнадежно скукожилась, увяла. Гога, нахмурившись, пьяно скривив губу, шевелил рукой, словно в садке рыбешку ловил.

— Все, — горько сказал он, с растерянностью глядя на Зеленого. — Слышь? Все! Кончилась!

— Разливай, — повторил тот. — Разберемся.

Бронников повернулся к майору, стал говорить ему о людях. Мысль была какая-то очень ясная, но в слова никак не облекалась. Майор по-доброму кивал, и было видно, что он ни черта не понимает. Бронников запнулся, пошевелил пальцами, ища слово. Слова не было.

— Понятно? — спросил он беспомощно.

— Понятно, — кивнул майор. — Это и есть. Вы закусывайте. Колбаска вот, сырок…

— Да нет, ну при чем же тут сырок! — сказал Бронников. — Есть в людях честность или нет?

Иван Захарович, мелко покашливая, стал отвечать что-то, но Бронников уже отвлекся: услышал, о чем идет речь напротив.

— А это уж кому как! — говорил капитан Зеленый Шелепе, со своей обычной полупрезрительной миной слушающему его. — Этот народ не поймешь. Кто отмазывается, а кто сам туда рвется — не удержишь! Всяк по-своему с ума сходит.

Вид у Зеленого был распаренный, благодушный, про схождение с ума говорил он с ясной улыбкой совершенно нормального, но пьяного человека; галстук он снял, рубаху расстегнул; красная шея будто потолстела за то время, что сидели за столом. Лицо капитана налилось пунцовой пышностью, разгладилось, глаза намаслились и смотрели из-под набрякших век уверенно, хмельно.

— Это офицеры… — заметил Шелепа.

— Офицеры! — удивился Зеленый. — Офицеры само собой… Но ведь и мальчишки! Пацаны! Понял? Что офицеры! Офицеры понятно зачем — там и служба скорее идет, и платят больше. Привезти кое-чего — аппаратурку, шмотки…

— Барина помнишь? — встрял Гога. — Шашку с камнями вывез, боевую! Серебряные поводья! Этот еще, как его….

— Да погоди, — сморщился Зеленый. — Это потом все прикрыли. Теперь только магнитофончик разве, системку какую… Вот конторские — те и сейчас по полной прут, это да… Но все равно! Хоть ясно, зачем едут. Но мальчишки! Пацаны! Деньги готовы платить, понял!

— Грызете страну изнутри, — неожиданно мрачно и глухо сказал майор. — Грызуны. Сволочи. Всё готовы продать.

— Что ты, Захарыч, — удивился Зеленый. — Остынь.

— Грызете, — упрямо повторил майор.

Взгляд его затвердел. Бронникова невесть с чего пробрали мурашки. Он немного протрезвел и огляделся.

— Кончай, Захарыч, — лениво сказал Гога, — лучше бы за водкой сбегал.

— Давить вас надо, — ответил майор.

— А и правда, — подхватил Зеленый, холодно улыбаясь, — сбегал бы ты, Захарыч, за водкой!.. А?

— Мародеры, — презрительно сказал майор. Протянул руку, вытряс в свой стакан остатки из последней бутылки.

— Э, так не пойдет! — закричал Гога. Он схватил майора за запястье.

— Пусти!

Майор рванулся, Гога едва не слетел со стула, вскочил. Глаза его тоже заклёкли, потемнели, сузились.

— Тише, ребята, — сказал Шелепа. — Все свои. Не надо фаса!

— Ах ты! — сказал Гога. — Сидишь! Иди за водкой!

— Пошел бы ты, — безразлично сказал майор. У него стала подергиваться щека.

— Гога, отстань, — сказал Зеленый. — Сядь, ну!

— Не пойдешь? — вопрошал Гога. — Не пойдешь? Ты забыл про должок-то, Захарыч? Забыл? Смотри, напомню! Пойдешь или нет, последний раз спрашиваю!

— Встать! — взревел вдруг майор, едва не проломив при этом крышку хлипкого стола кулаком.

Бронников подпрыгнул на стуле. Упала и покатилась по полу бутылка.

— Встать! Встать!.. Пошли вон! Вон пошли отсюда!.. Застрелю, сука!..

Вид его был безумным.

— Из палки ты меня застрелишь! — завизжал Гога, содрогаясь от злости. — Забыл должки! Я тебе напомню! Из… своего ты меня застрелишь, сволочь! Беги за водкой, гад! Хуже будет!

— Ах, из палки! — как бы с недоверием сказал майор.

Бронников не знал, что нужно делать, и с ужасом следил за тем, как рука майора двинулась и стала медленно (ему казалось, что медленно) переезжать из одного пространства в другое, нацеливаясь, очевидно, на ящик стола. Гога, вытаращив глаза и распялив рот, скосив глаза куда-то в сторону и вообще скривившись, замер в позе странной, оправдываемой только ее мгновенностью, и рука его, полусогнутая в локте, имеющая на конце какие-то тоже полусогнутые, растопыренные пальцы, висела в воздухе, брошенная в него только что жестом неудовольствия и страсти; но теперь, когда пыл жеста выгорел, а рука осталась висеть, она выглядела странно — как протез. Лицо Гоги было ядовито сморщено, и Бронников отчетливо понял, что он согласен: пусть в эту рожу пальнет сейчас майор из своего трофейного — чего там? «Вальтера»? «Парабеллума»? Да, пусть, с такой рожей нельзя сделать ничего другого, в нее следует стрелять — и дело с концом, такие рожи должны растираться в мелкий порошок, в прах, чтобы даже тени их существования не оставалось на земле. Рука майора передвигалась к ящику стола быстро, но воображение работало еще быстрее рук, и поэтому рука в своем стремительном полете еще не продвинулась ни на сантиметр, а Бронников уже представил себе несколько картин, промелькнувших перед глазами: треск выстрела… мгновенное изменение лица Григория Зиновьевича… красная вспышка на месте лба… грохот валящегося тела… потом, значит, все в оцепенении… потом… что потом? Ну что может быть потом — звонок в милицию… долгая история… следствие… показания… кто где сидел… кто что говорил… Да, но позвольте, подумал он, если сейчас этот псих пальнет в Гогу, то кто же потом станет отмазывать Артема? И не покажется ли дело, ради которого, собственно говоря, и собрались, пустяком на фоне того, которое вот-вот имеет место быть? Стоп!

Рука майора летела понемногу к ящику стола, раздвигая тугой от напряжения воздух, и Бронников, сидевший к нему ближе всех, стал тянуться к этой руке, чтобы схватить и повиснуть всем телом, и не дать ей продолжить это смертоносное движение. Он не успевал уже ничего сделать — рука подлетела к ящику, Бронников вытаращил глаза в своем усилии дотянуться, до локтя оставалось всего ничего, но ящик уже, чуть не выпрыгнув из пазов, выехал молниеносно и широко, майор, скривясь от ненависти, сунул туда левую руку, а Бронников уже было повис на его правом локте; но майор вскакивал, и потому пальцы Бронникова, скользнув по форменной диагонали, остались ни с чем, а майор, неожиданно ловко отпрыгнув в угол комнаты, выставил перед собой то, что было у него теперь уже в правой руке, и, направив предмет на Гогу, сделал так: