Предатель - Андрей Волос

— Здравствуй, Шура… ой, проспала все на свете. Который час?

— Рано еще, восьмой, — ответила санитарка, бодро шваркая по полу тряпкой на швабре. — Нет еще никого, кроме дежурных.

Кира поднялась, сходила умыться, причесалась; позевывая, села к столу и набрала номер.

— Привет… проснулись?

— Просыпаемся, — сонно буркнул Гера. — Сейчас будить пойду. Ты как?

— Да нормально, — Кира пожала плечами. — Как обычно. Хотела Артему письмо написать — так и не собралась. Ну ладно… Снегу сколько навалило. Ты Лешкины сапоги вытащи, пожалуйста. Под шкафом лежат, внизу. И через дорогу осторожней. Скользко, наверное… Письма нет?

— Ну откуда, не смотрел же еще, — Бронников зевнул. — Ты как?

— Ничего, — Кира улыбнулась. — Переночевала.

— Ну хорошо, — сказал Бронников. Что-то зашуршало, захрустело в проводах — должно быть, он подошел к окну. — Ладно, что ж… Октябрь не кончился. Вот так, Кирюшка. Видишь — зима.

Положив трубку, она, умиротворенная разговором, еще минуточку постояла у окна, разнеженно дивясь тому, как бело и чисто выглядит теперь все на свете. Вздохнула и, чувствуя, как прокатывается по телу волна совсем уже утреннего, делового настроя, направилась к двери.

Начинался день.

Уже хоть и смутно, а все же памятны были лютые трехдневные холода перевала семьдесят восьмого в семьдесят девятый: в хрущевках промерзали встроенные в бетонные панели батареи отопления, лед рвал трубы, а потом и стены, обращая жилье лицом непосредственно к стихии, — и потому нынешние прогнозы синоптиков звучали устрашающе.

Но как ни грозили они северным ветром, высоким давлением и хрустальной погодой, как ни пугали усилением морозов до аномальных величин, а все же зима вышла влажной и сумеречной.

● Москва, 12 марта 1985 г.

Казалось, на Москву по самые брови надвинули тяжелую сырую шапку — ни глаз поднять, ни башкой потрясти; комья бурого, перемешанного с дорожной слякотью снега на обочинах; с неба сыплется — тоже влажное, тяжелое, тающее, клонящее голые ветви унылых деревьев.

Немного знобило; сырость лезла в рукава пальто, неприятно щекотала шею. Поправил шарф, поднял воротник.

Идти недалеко, пара остановок. Шагал размашисто, без интереса скользя взглядом по неспешному перемещению предметов и фигур. Пешеходы брели молча, попавшие в затор машины погуживали; свернул за угол, поскользнувшись на мокрой ледышке возле дверей овощного.

Зима, зима… как надоело.

Но не откажешься.

Серая палитра. От почти белого до черного. Разные оттенки. Нужен только карандаш, чтобы все это изобразить. Даже, пожалуй, рисунок окажется ярче оригинала. Рисунок сродни пересказу. Пересказ тоже подчас интересней оригинала… а пересказ пересказа?.. Нет, пожалуй, пересказ энного пересказа окажется совсем бессодержательным… Как если бы, например, художник проиллюстрировал книгу своими рисунками, а потом кто-то написал текст для них; потом этот текст снова проиллюстрирован… на каком-то этапе новые рисунки будут представлять собой нетронутые кистью листы.

Вспомнился почему-то тот разговор с Артемом, та их размолвка, когда Бронников отцу Глебу ненужные вопросы задавал.

Вот бы сейчас поговорить!..

Сам разговор представал теперь в ином свете: сейчас ему было отчетливо понятно, что подлинный смысл смерти открывается с сознанием невосполнимости потери: только после смерти становится ясно, что никто и ничто в мире не заменит этого человека.

Конечно, человек и в жизни уникален — но все же не так, не до такой степени. Пока живет, личность неповторима, потому что каждый живет как-то по-своему: один хочет стать большим художником, цепляет взглядом каждую мелочь, жаждет увидеть что-то непременно новое, необычное, необыкновенное, и его помешанность на визуальности делает его совершенно непохожим на других… другой — совсем к иному стремится. Но каждый меняется в процессе жизни, течет… сегодня чуть отличен от себя вчерашнего, завтра — от сегодняшнего… поэтому смерть — высшее проявление его индивидуальности: только умерев, он окончательно замыкается в себе, становится собой.

Родиться — значит выплеснуться в океан жизни, раствориться среди других. Вот вынырнула невесть откуда Анечка, золотая девочка, — выплеснулась в мир, стала родной, понятной… как все в этом мире… ну или почти все. Каждый день — новая, каждый день — другая. Растет, меняется…

А умереть — значит застыть в своей конечной неповторимости.

В жизни даже самые отъявленные бирюки и буки хоть как-то общаются: хоть молока пакет купить, и то с продавщицей перекинешься взглядом. В смерти — самые общительные остаются в совершенном и непрестанном одиночестве.

Сущность смерти в разрыве, в отделении. Рота солдат перед боем — сообщество в чем-то разных, в чем-то похожих людей. В погибшей роте останутся только разные.

Много живых — толпа, где все на одно лицо. Мертвых вообще не бывает много: и на кладбище, и на поле боя, и даже в братской могиле каждый сам по себе. Не скажешь ведь — толпа мертвецов… А когда говорят «перед смертью все равны» или «смерть всех равняет» — имеют в виду лишь то, что смерть приходит ко всем без исключения. Приходит ко всем, но принимает каждого в отдельности…

Заладил!.. Смерть, смерть!.. при чем тут смерть? В конце концов, никто ничего не знает… нужно верить в лучшее.

Чтобы отвлечься, потянул цепочку прежних соображений. Сто раз уже проходился по этой цепи; ничего, не помешает и в сто первый…

«Пропал без вести» — что это значит?

Это либо убит, а тело не обнаружено; либо сдался в плен, а никто этого не видел; либо дезертировал. Но не удрал из части, из расположения — в расположении часовые, КПП непременно, охрана и оборона… а, опять же, скрылся с поля боя. Гарун бежал быстрее лани… Бежал он в страхе с поля брани…

Классика.

Варианты событий стоят как призывники на комиссии: «Убит» — годен; «Сдался-в-плен» — не годен; «Оказался-в-плену» — ограниченно годен, то есть при определенных условиях; «Дезертировал» — тоже не годен!..

Иного расклада событий в судьбе Артема он вообразить не мог.

Кира, правда, предполагает некую медицинскую экзотику: заболел, потерял память, лежит в госпитале, фамилии лекарям сказать не может… Что плохи наши лекаря, что честно умер за царя…

Маловероятно. Но ведь нужно хоть на что-нибудь надеяться? Как хочется надеяться!..

Ладно, ладно, скоро все выяснится.

Хотя, конечно, ни черта не выяснится. Военкомат отвечает за призыв. Призвал — и с плеч долой. Допустим, из войск приходит депеша — дескать, не можем найти такого-то, делся он куда-то, обыскались, хвать-похвать — ни тут нет, ни там. Что военкомат? — военкомат ставит жирную галку: пропал без вести. Кому в военкомате интересно, по какой причине его найти не могут? В военкомате своих дел невпроворот… а с другой стороны, и впрямь: даже найдись там заинтересованное лицо, так где войска, где военкомат — только руками разводить.