Оборотный город. Трилогия - Андрей Олегович Белянин

на маленькой площади перед нечистым храмом стояли лишь неразлучные дружбаны Моня и Шлёма. Оба с виноватыми улыбочками, но без агрессии. Хотя кому тут после всего произошедшего можно доверять, скажите?

— А мы уж думали, чё не выкрутишься ты, — честно признал Шлёма.

Моня только цыкнул на него, посоветовав мне выбираться отсюда побыстрее. Очень правильный совет, и очень своевременный. Жаль, конечно, что не смог помочь разлюбезной Катеньке, плохой из меня «мертвец» вышел, и нет теперича для её начальства весомого доказательства. Но, с другой-то стороны, не факт, что у неё теперь и само начальство есть. Бегает этот лысый барин, конечно, резво, однако, чтоб от целого города убежать, тоже не слабый талант надобен. Будем верить в лучшее — что его догнали и съели, к чертям, без соли. Одной проблемой меньше, и Кате легко, и мне её больше ревновать не к кому, куда ни кинь, везде сплошная выгода!

— Через церковь уходи, — напутствовали упыри. — Вот, смотри, на алтарь ногами встаёшь, прыгаешь на пол — и дома!

— Не понял… — засомневался я, потому что они мне действительно ничего толком не объяснили. — Где дома? Наверху? В каком месте-то? В селе, на конюшне, в дядиной хате, поточнее можно сказать, а?

— Где представишь, там и будешь, — многозначительно подмигнул Моня, и, не добившись от них большего, я просто послушался.

Вернулся в нечистый храм, влез обеими ногами на алтарь, зажмурился, представил себе двор дядиного дома… Вовремя передумал, вспомнив, в каких отношениях мы расстались, ещё раз перепредставил уже конюшню, стойло верного араба, зажмурился ещё крепче и подпрыгнул и… сиганул вниз! Вроде до пола было не более сажени, а летел я долго…

— Ёшкина медь, цирковой медведь, етитская сила, где тебя носило? — только и выдохнул мой старый денщик, когда я вышел из стойла с ведром на одной ноге, усталый, взвинченный, в мелу, но довольный. Вроде всё получилось…

— Без комментариев, — попытался отмахнуться я от предстоящих разборок.

Ну да, как же… моя бородатая нянька, по неведомым мне причинам именуемая Прохором, так и послушалась.

— Ушёл невесть куда. Придёт невесть когда. А мне перед генералом врать, что пропал он? — носясь вокруг меня едва ли не вприсядку, продолжал изгаляться этот поэт-народник. — Сам грязный да потный, поди, и голодный… А только винищем разит шагов за тыщу. Да ещё я налью-тко, где шлялся, михрютка?!

— Ладно, сдаюсь… Дай только умыться и хоть хлеба кусок, с утра толком не ел.

— Что ж, зазноба твоя и пряничком не угостила? Да уж небось зато сахару с губ её накушался…

— Ага, аж диатез скоро будет, — удачно ввернул я подслушанное у Хозяйки словечко. — С губ сахару наелся, с щёк — яблок румяных, с груди — груш налитых… Короче, сам видишь, плюшек огрёб по полной! Ты ещё у меня не издевайся, а?

Прохор усмехнулся в усы и, пошарив в закромах, выставил передо мной полкрынки молока, два ломтя ржаного хлеба и махонький шматок сала. Я рванул в баньку, привёл себя в порядок, переоделся в старую одёжку попроще и кинулся на еду, как Шлёма из засады на хромую ворону. В смысле даже крошек не оставил, как и он перьев…

— Дядюшка не искал?

— Ну это не то слово…

— Сильно ругался? — уточнил я, хотя заранее знал ответ.

— Да не то чтоб уж очень, но детишки деревенские на пару фигуральностей образованнее стали.

— Чего хотёл-то?

— Вроде как интересовался, какую такую цыганку ты к его сиятельству генерал-губернатору направить додумался.

— Упс… — тихо поперхнулся я, быстро прикидывая, где прокол и почему всё так быстро вскрылось. — Ну бабу Фросю я туда послал. Она и ушлая, и мудрая, да и грех не помочь одинокой старушке нелишнюю копеечку гаданием срубить…

— От она там и понасрубала… — мечтательно уставившись на золотеющие в предзакатном солнышке облака, промурлыкал седой казак. — Уж раскатала губищу так, что обеими руками не закатаешь, слава о ней почитай на всю губернию как лесной пожар пошла! Это ж надо додуматься было — жене губернаторской по картам сказать, от какой крепостной девки у её мужа дети по двору бегают?!

Мне резко поплохело…

— А кузине ихней объявила, что у ней шашни с конюхом. И подружек губернаторши вниманием не обошла, первой точный возраст указала, у второй, дескать, ноги волосатые, хоть в косички заплетай, да третьей, что у неё родимое пятно дюже смешной формы на заднем месте и что гороху она зря наелась. Ну, правда, про горох-то особо угадывать не пришлось, все и так поняли…

Я обхватил голову руками, боясь и в шутку предположить, что из содомо-гоморрского репертуара сделает со мной дядя. Даже при явной скудности его фантазии…

— Но веселее всего нагадала она про дочку губернаторскую, что на фортепьянах знатно играет, сказав, будто она сама себя под одеялом пальчиком трогает. Девка как услыхала, так в крик и к люстре — вешаться…

— Ты-то откуда всё знаешь?!

— Как это? — чуть не обиделся Прохор. — Да ить она же и рассказала.

— Кто?

— Да бабка Фрося твоя, — гулко постучал мне по лбу мой денщик. — Её ещё час назад два лакея в тарантасе связанную привезли. Вона на сеновале отсыпается, пьяная, аки попадья в пасхальный день!

Я вскочил, едва не расколотив крынку, и бросился по лесенке наверх. И правда, на копнах душистого клеверного сена в разметавшейся позе со связанными ногами симфонически храпела самая заслуженная кровососка Оборотного города! Можно сказать, его звезда и достопримечательность, особа, плюнувшая мне в глаз и одарившая магическим зрением. С неё, собственно, всё началось, и, видно, ей же и закончится. В смысле дядя меня не простит, а в казнях египетских он по чину отлично разбирается — забриванием лба в солдаты или двадцатью годами сахалинской каторги точно не отделаюсь…

— Прохор, у тебя яду нет? — обернувшись, спросил я.

— Господь с тобой, ваше благородие, — истово перекрестился он. — Да нешто можно из-за таких мелочей…

— Мелочей?!

— … на себя руки накладывать? Василь Дмитревич хоть на расправу скор, да небось сердцем-то отходчив. Пошумит, покричит, потом сплюнет да простит… А ты не чинись, ему в ножки поклонись да зимой и летом держи хвост пистолетом!

Переубеждать в чём-либо этого бородатого оптимиста было бессмысленно. Одна надежда на то, что дядя сегодня действительно примет пару стопок (стаканов, штофов, бутылей) успокоительного и забудет обо мне до утра. А на следующий день любая моя вина — это «дело прошлое, чего ж былое ворошить…». Лажа безбожная, но иногда срабатывает, тут Прохор прав. Главное — не попадаться дядюшке на глаза, покуда…

— А ты что, опять