Стрекоза в янтаре. Книга 1. Разделенные веками - Диана Гэблдон

— Да, — прошептал он сам себе. — Я большой парень. Большой и сильный. Я многое могу вынести. Да, я могу вынести и это. — Он повернулся ко мне и закричал: — Я могу вынести многое! Но если я могу, разве это значит, что я должен? У всех есть слабости. Могу я тоже иметь слабости?

Он стал расхаживать взад-вперед по коридору. Гигантская тень молча следовала за ним.

— Ты не можешь просить меня об этом! Ты ведь знаешь, что… что… — Он задохнулся от ярости.

Каждый раз, проходя мимо стены, он ударял по ней кулаком. Стена бесстрастно принимала удары.

Тяжело дыша, он повернулся ко мне лицом, я замерла, боясь шелохнуться или заговорить. Он быстро кивнул раз или два, словно что-то для себя решив, затем достал из ножен кинжал и потряс им перед моим носом. Сделав над собой усилие, он заговорил спокойно:

— Ты должна выбрать, Клэр. Он или я. — Пламя свечей плясало на стальном клинке. — Я не могу жить, пока он жив. Если ты не хочешь, чтобы я убил его, тогда убей меня сама, сейчас! — Он схватил мою руку и сунул в нее рукоятку кинжала. Разорвав воротник, оголил шею и, сжав мою руку с кинжалом, поднес ее к своему горлу.

Я резко отпрянула назад, но он силой поднес острие кинжала к мягкой ямочке под ключицей, чуть выше следа, оставленного несколько лет назад ножом Рэндолла.

— Джейми, остановись! Сейчас же остановись! — Свободной рукой я схватила его за кисть и сжала изо всех сил, стараясь высвободиться. Кинжал со стуком упал на пол и, отскочив, очутился на уголке абиссинского ковра. Замечая малейшие детали, как это случается в самые ужасные моменты жизни, я увидела, что лезвие легло как раз на ветку крупного зеленого винограда, вытканного на ковре. Как будто для того, чтобы снять плоды и бросить их к нашим ногам.

Он неподвижно стоял передо мной, с бледным лицом и горящими глазами. Я схватила его за руку:

— Пожалуйста, поверь мне! Прошу тебя! Я никогда не сделала бы этого, если бы был хоть какой-нибудь другой выход. — Я глубоко вздохнула, чтобы успокоить кровь, пульсирующую в висках. — Ты обязан мне жизнью, Джейми. Даже дважды. Я спасла тебя от казни в Уэнтуорте и от лихорадки в аббатстве. Ты обязан мне жизнью, Джейми!

Он долго смотрел на меня, прежде чем ответить. Когда он заговорил, в его голосе слышалась горечь:

— Я так понимаю, теперь ты требуешь вернуть долг? — Его глаза сверкали ярким синеватым отблеском, какой бывает в самом сердце пламени.

— Я вынуждена! Я не могу заставить тебя увидеть истину другим способом!

— Истину. Ах, истину. Я не могу сказать, что вижу какую-то истину. — Он опустил голову, заложил руки за спину и медленно стал удаляться по бесконечному коридору, стены которого были разрисованы танцующими тенями. Джейми медленно двигался между ними, как в галерее.

Коридор, застеленный ковром, тянулся во всю длину второго этажа. В обоих его концах располагались огромные витражи. Джейми доходил до самого конца, затем, повернувшись, как солдат на параде, медленно шел обратно. Туда-обратно, туда-обратно, снова и снова.

Ноги у меня дрожали, и я опустилась в кресло, стоявшее у лестницы. Один из слуг хотел подойти, видимо намереваясь спросить, не желает ли мадам вина или печенья. Со всей вежливостью, на которую была только способна в этот момент, я жестом отослала его.

Наконец Джейми подошел и встал передо мной, широко расставив ноги в туфлях с серебряными пряжками, все еще держа руки за спиной. Лицо его было спокойно, никаких следов волнения, только складки в уголках глаз сделались глубже.

— Значит, год, — только и сказал он. Резко повернувшись, он отошел на несколько футов. Я с трудом поднялась из глубокого кресла, обитого зеленым бархатом. Мне едва удалось устоять на ногах, когда он неожиданно повернулся и пронесся мимо меня к окну. Правой рукой он сильно ударил в стекло.

Окно было сделано из тысяч кусочков разноцветного стекла, скрепленных свинцовыми перегородками. На нем была изображена мифологическая сцена суда над Парисом. Хотя все окно задрожало от удара, в нем образовалась лишь небольшая дыра у ног Афродиты, основная же масса витража осталась цела. В дыру сразу хлынул свежий весенний воздух.

Джейми некоторое время стоял прижав руки к груди. Красное пятно расплывалось по разорванной кружевной манжете. Я бросилась к нему, но он прошел мимо, не говоря ни слова.

Я бессильно упала в кресло, так что из плюшевой обивки поднялось небольшое облачко пыли. Я лежала вытянув ноги, с закрытыми глазами, ощущая дуновение свежего ночного воздуха. Влажные волосы прилипли к вискам, пульс был частый, как у птицы.

Простит ли он меня когда-нибудь? Сердце сжималось, когда я вспоминала его глаза, полные боли от сознания, что его предали. «Как ты можешь просить об этом? — сказал он, — ты ведь знаешь…» Да, я знала, и я боялась, что это знание может оторвать меня от Джейми, как я была оторвана от Фрэнка.

Но независимо от того, простит меня Джейми или нет, я бы никогда не простила сама себя, если бы лишила жизни невинного человека, особенно того, которого когда-то любила.

«Грехи отцов, — пробормотала я себе под нос. — Детей нельзя судить за грехи отцов».

— Мадам?

Я подскочила, открыла глаза и увидела перепуганную горничную, которая пятилась назад. Я приложила руку к сердцу и стала хватать ртом воздух.

— Мадам, вам плохо? Может, вызвать?..

— Нет, — сказала я как можно спокойнее. — Все в порядке. Хочу посидеть здесь немного. Пожалуйста, идите.

Девушка была встревожена, но повиновалась. «Да, мадам!» — сказала она и исчезла в конце коридора. Я бездумно смотрела на стену, на которой висела картина с изображением любовной сцены в саду. Мне стало холодно, я запахнула полы плаща, который так и не успела снять, и снова закрыла глаза.

Было уже за полночь, когда я наконец добралась до нашей спальни. Джейми сидел за маленьким столиком, разглядывая пару мотыльков, которые летали в опасной близости от единственной свечи, освещавшей комнату. Я уронила накидку на пол и подошла к нему.

— Не трогай меня. Ложись спать, — сказал он как-то рассеянно. Я остановилась.

— Но твоя рука… — начала я.

— Не важно. Ложись спать, — повторил он.

Пальцы его правой руки были в крови, рукав рубашки тоже был весь пропитан кровью, но я не рискнула трогать его, опасаясь, что он может воткнуть кинжал себе в грудь. Я оставила его наблюдать за танцем смерти мотыльков и легла в постель.

Я проснулась на рассвете, когда в свете нового дня можно различить еще только контуры предметов в комнате. Сквозь дверь в смежную комнату было видно, что Джейми по-прежнему сидит за столом в той же позе. Свеча догорела, мотыльки улетели, и он сидел уронив голову на руки, запустив пальцы в безжалостно обкромсанные волосы. В слабом утреннем свете все цвета поблекли, и его волосы, обычно яркие, как языки пламени, выглядели как сгоревший пепел.