Я иду искать - Макс Фрай

Ответа не последовало. Я, впрочем, его и не ждал. Улёгся в траву, с непередаваемым наслаждением вытянул ноги, почти непроизвольно пробормотал: «Господи, как же хорошо», — и потянулся за сломанной оранжевой ишкой, но Шурф мне её конечно же не отдал. Цапнул первым. Сказал:

— Я сам её принесу. А если не принесу, значит перебьётесь.

— Твоя взяла, — сонно вздохнул я. — Ну и чёрт с тобой.

И наконец-то уснул.

* * *

Мне приснилось, что я сижу на своей крыше; впрочем, вряд ли кто-нибудь ещё смог бы её узнать, потому что в этом сне крыша Мохнатого Дома выглядела как пирс, уходящий в море. Очень высокий, на несколько метров возвышающийся над тёмной, почти чёрной водой, вымощенный старой, заросшей водорослями и ракушками черепицей, но несомненно именно пирс. И столь же несомненно возлюбленная моя крыша; во сне так часто бывает.

Поначалу я довольно смутно осознавал, что происходит. Понимал, что сплю; не столько помнил, сколько догадывался, что у этого сна была некая дополнительная цель, кроме отдыха, очень важная для меня, но вот какая? Что мне сейчас следует делать? Чего хотеть, кого ожидать? Нет ответа. Ладно, главное — не проснуться, остальное уладится как-нибудь само, обычно так и бывает.

Некоторое время я оставался на месте и смотрел по сторонам, стараясь фиксировать внимание на деталях, запахах, звуках и ощущениях. По моему опыту, чем они ярче и достоверней, тем глубже сон. Разглядел, как медленно движутся обложившие небо сизые тучи, постепенно почувствовал холод ветра, испытал некоторое неудобство от сидения на твёрдой неровной поверхности, наконец уловил запах моря, далёкий, будто оно было не в шаге, а в нескольких километрах отсюда, но всё равно неплохо. С запахами труднее всего, их даже наш Нумминорих в сновидении обычно не различает, а мне всё-таки иногда удаётся, и вот прямо сейчас тоже повезло.

Я машинально подобрал обрывок высохшей зелёной водоросли, немного похожей на миниатюрную сосновую ветку. Повертел её в руках, радуясь, что она не спешит превратиться во что-нибудь диковинное, как это часто бывает во сне. С трудом, по слогам зачем-то произнёс: «Гла-ми-та-ри-ун-май-о-ха», — хотя это, конечно, была не она. Однако слово сработало, как заклинание для прояснения ума: я наконец чётко вспомнил, кто я такой. И где нахожусь, и зачем. И швырнул растение в море. Пусть хотя бы оно оживёт.

— Значит всё-таки передумал, — сказал Иллайуни.

В этом сне он был похож на себя примерно как пирс на мою крышу. Невысокий, плотный мужчина средних лет с выдающимся брюшком, широким скуластым лицом и крупным мясистым носом. Но я всё равно точно знал, что передо мной именно Иллайуни. Кто же ещё.

Вместо густых волос его голову сейчас окружали бурные потоки воды, создающие, тем не менее, иллюзию вполне аккуратной причёски; кисти рук пылали, как факелы, но ему это, похоже, совсем не мешало комфортно себя чувствовать, сложив их на груди. У ног Иллайуни сидело существо, отдалённо похожее на очень крупную безглазую пернатую кошку, с неожиданно трогательными меховыми ушами, свисающими почти до земли. Наяву всё это наверняка показалось бы мне удивительным, но тем и хороши сновидения, что самые странные вещи принимаешь такими, каковы они есть.

Ну, правда, некоторые простые вещи во сне внезапно становятся сложными. И сейчас я никак не мог ему ответить — вроде бы совершал обычные усилия, но звуков почему-то не издавал.

Наконец, повинуясь не мысли, а импульсу, я поднял с пирса — с крыши, конечно же с крыши! — небольшую тёмную ракушку причудливой формы, сунул её в рот и тут же заговорил. Сперва низким, утробным голосом, что-то совершенно бессмысленное: «Айле кетраим думдеримай орубос огенатрия айбуроим», — и всё в таком духе. Но постепенно взял процесс под контроль и вполне внятно сказал:

— Я не передумал.

— Я велел тебе уснуть, взяв в руки вместилище смерти, — напомнил Иллайуни. — И где оно?

Он говорил спокойно и деловито, как начальник строительной бригады, которому не заплатили примерно за полгода работы. Я имею в виду, что за этим спокойствием чувствовалось искреннее желание хорошенько меня отметелить, и останавливала его вовсе не гуманность, а только соображения, что дело ещё можно уладить миром.

— Меня застукали, — признался я. — В самый последний момент. И не кто-нибудь, а такой специальный прекрасный человек, с которым я при всём желании ничего не могу поделать.

— Хотел бы я посмотреть на этого человека, — сказал Иллайуни. — Возможно, мне найдётся чему у него поучиться.

— Надеюсь, посмотришь. Он обещал мне присниться. И ишку, в смысле, вместилище смерти принести.

— Мы так не договаривались.

— Знаю. Но у меня не было выбора: или так, или никак. Одного он меня в этот сон не отпустил бы.

— Ладно, — неожиданно смягчился Иллайуни. — В любом случае, мне не следует сетовать о напрасно потраченном времени. Любопытно взглянуть на пространство твоего сновидения. Забавное место. Совсем иначе я представлял себе твои сны.

— Я и сам иначе их представлял. Это место раньше мне не снилось, — начал было объяснять я, но некстати подавился таки этой грешной ракушкой. Закашлялся, выплюнул её и временно онемел.

— Это тоже чрезвычайно интересный момент, — заметил Иллайуни. — Сон не чей-нибудь, а твой. По идее, ты должен быть тут хозяином положения, а на деле даже говорить толком не можешь. Интересно, почему?

— Не знаю. Скорее всего, без каких-то особых причин. Потому чтотак получилось, — сказал я. На этот раз всё-таки обошёлся без ракушки. — О, видишь! Уже нормально с тобой разговариваю. А ты так… необычно выглядишь по моей воле? Или всё-таки по своей?

— В сновидении я всегда таков, как необходимо, — ответил он. — Сновидение — это работа, а на работе следует оставаться простым, собранным и постоянным. Быть удобным инструментом для самого себя. Это наяву можно позволить себе расслабиться и течь, куда понесёт.

— Обычно у людей всё наоборот.

— И очень глупо, — отрезал Иллайуни. — Какой смысл сохранять постоянство в мире, который и без наших усилий невыносимо плотен и твёрд? И совсем уж недопустимое легкомыслие — проявлять распущенность в сновидении, где реальность столь непостоянна, что ей нельзя доверять.

— Золотые слова, — сказал сэр Шурф.

Вот кто-кто, а он в моих снах всегда вполне похож сам на себя. И вносит в них хоть какое-то подобие стабильности.

Он оказывается уже какое-то время лежал на животе на краю пирса и смотрел вниз, на тёмные волны.

— Ты кто такой? — строго спросил его Иллайуни.

— Думаю, этот вопрос следует задать Максу. Я же — просто часть его сна. Он не то чтобы великий мастер, но обычно вполне ясно понимает, кто именно ему приснился.

— Это один мой знакомый людоед, — сказал я. — Давно мечтал съесть бессмертного кейифайя, а тут такой случай…

— Что?! — возмущённым дуэтом взревели оба.