После любви - Виктория Платова

Бармен похож на актера Шона Коннери.

Сходство так велико, что на мгновение мне кажется – это иесть Шон Коннери. Собственной персоной. Нисколько не постаревший со временсвоего позднего Бонда Шон, зачем-то бросивший и Голливуд, и Эдинбург иустроившийся работать в вонючей парижской забегаловке… т-сс… ша! никакая это незабегаловка. Это… Это…

Это – «Cannoe Rose».

Место, в которое я так стремилась попасть, куда бы добраласьрано или поздно – просто потому, что в Этом городе ты всегда оказываешься там,где должен оказаться. Случайных адресов в Этом городе не бывает.

– Я – не он, – неожиданно говорит бармен, обнажаяв улыбке белые (на тон светлее волос) и странно молодые зубы.

– Простите?

– Я – не он. Не тот актер. Вы ведь как раз об этомдумали, правда?

– Правда, – теперь уже я улыбаюсь бармену ответнойулыбкой. – Именно об этом я и думала.

– Меня вечно с ним путают. И вечно приходят на меняпоглазеть. Знаете, как это бывает – один идиот увидел и сказал другому, другойсказал третьему, вот и получается круговорот дерьма в природе. А в самойсередине – я.

– Мне никто об этом не говорил.

– Да ну? – бармен искренне удивлен.

– Никто. Кофе, пожалуйста.

– И чего-нибудь покрепче?

– Хорошая идея. Джин у вас есть?

– Найдется.

– Можно закурить?

Праздный вопрос, в «Cannoe Rose» курят все кому не лень –даже субтильные секретарши дымят в четыре трубы; праздный вопрос – но онспособен привлечь внимание бармена, молча пододвинувшего мне пепельницу. Явынимаю сигареты и красную картонку (она будет жить вечно!), отрываю вторую посчету спичку и подкуриваю.

В совершеннейшем молчании.

Вчера, когда я был молод,

Вкус жизни был сладок, как дождь на моем языке,

И я дразнил ее, считая дурацкой игрой, -

Подобно вечернему бризу, дразнящему пламя свечи,

Я перепробовал тысячу грез,

Я запланировал уйму прекрасных вещей,

Но все, что я построил, – стоит на зыбком песке,

Просачиваясь во вчера, когда я был молод…

Не самый лучший подстрочник, да что там – простоотвратительный, он рождается в моей голове внезапно и не поспевает замузыкальным автоматом; крохи ускользающего смысла – вот и все, что мнеостается.

Песня красива, грустна и банальна, она трогает меня по-;настоящему. Как тронула бы любая другая песня со сходным мотивом и сходнымисловами. Только банальности способны вызвать искреннее движение души.

Время зашло за мной для оплаты вчера -

Когда я был молод.

– Вы как будто расстроились? – участливоспрашивает бармен, не сводя глаз с картонки в моей руке.

– Нет, ничего. Просто песня…

– Вы можете выбрать другую, повеселее. Всего лишь одиневро – и кто-нибудь типа Сашa Дистель быстро приведет вас в хорошее расположениедуха.

– У вас есть Сашa Дистель? По-моему, его уже давноникто не слушает.

– У нас есть все. У нас есть песни, которых еще никтоникогда не ставил. Все предпочитают слушать одно и то же. Каждый день. О том,как они были молоды вчера. И о том, как невыносимо проснуться завтра, водинокой постели, из которой только что выскользнула любовь.

– Это волнует всех, ничего не поделаешь.

– Точно. – Морщины на лице бармена становятся ещеглубже и выразительнее. – И бороться с этим невозможно. Вот ваш кофе и вашджин.

Джин выглядит чертовски холодным, даже стакан запотел. Кофе,напротив, – обжигающий, кто из присутствующих заплатил один евро, чтобыпослушать о несбывшихся мечтах и жизни, просочившейся сквозь пальцы, какпесок?..

– Вы ведь не бывали здесь прежде…

– Никогда не бывала.

– Но у вас спички из нашего бара. Такие же, как во-онте…

Не-Шон указывает взглядом на большую стеклянную емкость,стоящую на столешнице справа от него. Просто удивительно, что я не заметила еедо сих пор. А между тем она доверху наполнена красными спичечными картонками,полностью идентичными моей.

– Вы же знаете, как это бывает. – Я смотрю прямо вглаза бармену, ярко-синие, удачно подобранные под цвет вельвета. – Одинидиот влюбился в ваш бар и рассказал о нем другому, другой – третьему, третий –четвертому… Я была последней в списке.

– Значит, спички достались вам как сувенир?

– Что-то вроде того… То есть – сначала это был сувенир,а потом…

– А потом?

– Потом он превратился в единственную память очеловеке, который был мне дорог.

– Его больше нет?

Студентик Мишель. Отставной горнолыжник Жюль, впоследствииоказавшийся легавым. И множество других людей, сочиняющих трагические истории,чтобы их собственное одиночество выглядело оправданным. Чтобы их собственноесуществование казалось не таким бессмысленным, каким оно является на самомделе. Все это множество сидит в дешевом кинотеатрике, на просмотре фильма острастях, недоступных им, о приключениях, которые они никогда не переживали;никто не решается закурить, никто не решается выйти в туалет, пустое кресло упрохода предназначено специально для меня.

Никогда.

Никогда я в него не сяду.

Залпом выпив джин, я дружески подмигиваю бармену:

– С ним все в порядке. И со мной тоже. Просто мы давноне виделись.

– Повторить? – Не дожидаясь ответа, не-Шон снованаполняет мой стакан. – Это за счет заведения.

– Спасибо.

– Значит, ваш друг бывал у нас?

– И довольно часто.

– Я знаю всех. Всех, кто заглядывает сюда чаще, чемодин раз. Нас ведь довольно трудно найти…

– Это точно. Случайно сюда не попадешь.

– Вы его разыскиваете?

– Не то чтобы я напрягала все силы в его поисках…

– Но?..

– Увидеться не мешало бы.

– Можете оставить ему записку. Все так делают.

– Все?

– Нуда. Видите деревянный щит?

Палец бармена устремляется по направлению к стене,примыкающей к аквариуму. Деревянный щит расположен прямо посередине и весьувешан бумажными листками и конвертами; я вижу даже засохший цветок ириса,намертво прикрепленный к дереву.

– Тот, кому нужно, обязательно подойдет, обнаружитоставленное для него послание и прочтет его.