Несбывшаяся весна - Елена Арсеньева

И словно не стало вокруг зимы и стужи. Запахло маем, пылью,прибитой дождем, свежей зеленью и близкой летней духотой. Повеяло камышинскимветром. Увидела себя Александра девчонкой в клетчатой юбочке, кружевнойблузочке и шляпке с вуалеткой, увидела себя семнадцатилетней Сашенькой, котораяпришла на улицу Канатную к колдуну – привораживать Игоря Вознесенского. Еепривела Милка-Любка, заранее предупредив, что колдун берет дорого – аж пятьрублей!

Сашенька тряслась от страха, пока ждала колдуна, а когда онвышел из другой комнаты, еще пуще затряслась. Кривой на один глаз, косматый, вкаких-то несусветных шкурах, ватных драных штанах и ветхом треухе, колдун ходилвокруг нее и бил в огромный бубен с нарисованными на нем странными знаками. Ивдруг раздались выстрелы! И колдун, и Сашенька кинулись к окну и увиделивысокого синеглазого парня в плисовом пиджаке и красной рубахе. По немустреляли городовые в белых коломянковых мундирах, а он странно взмахивал тоодной рукой, то другой. И после каждого взмаха кто-то падал, а из горлаупавшего шла кровь, обволакивая вонзившийся туда маленький нож.

В тот день Сашенька впервые увидела Мурзика.

Он был учеником знаменитого в прошлом циркача и карточногошулера Поля Морта (того самого, который также, изображая колдуна, девкампривораживал женихов) и самого учителя превзошел и шулерским мастерством, иумением кидать ножи из рукава, прикрепляя их на особых резинках. Рукоятки всехсвоих ножей он кичливо метил выжженной буквой М.

И сейчас Александре казалось, будто она видит рукоятьжульмана, торчащего из горла Кочегара. Может быть, там и нету буквы М. НоАлександра знала точно: этот жульман бросил Мурзик. Он, именно он убилКочегара.

Убил, чтобы спасти ее, Александру Аксакову. Спасти сеструШурки Русанова, предавшего его на муки…

Александра уткнулась в подушку, почти не дыша от страха. Да,почему-то не умиление, не облегчение, не благодарность чувствовала она сейчас,когда все вроде было позади, а только страх.

Ну и не ошиблась. Ничего позади на самом деле не было, и ейеще оставалось чего бояться.

* * *

Что должна делать женщина после того, как впервые оказаласьв постели с возлюбленным?

Может быть, уснуть и видеть блаженные сны? Может быть,танцевать? Или бродить по цветущим лугам и думать, что вознеслась в райскиесады?

Ольга не знала, что должна делать какая-то другая женщина. Аона мыла пол в раздевалке для персонала.

Она придумала себе эту работу, потому что сейчас враздевалке никого не было, а ей нужно было остаться одной. То, что рукиполоскали тряпку в мыльной воде, выкручивали ее, надевали на швабру, а потомвозили этой шваброй по полу, Ольге не мешало. Она и не видела ни воды, нитряпки, ни цементного, местами сильно выщербленного пола. Она видела кожаныйдиван, который стал ее брачным ложем. Она видела человека, который стал еемужем и женой которого стала она.

Бабулька-то, бабулька из Дубёнок – не обманула ведь! Еечулки в самом деле оказались волшебными! Ольга поспала в них – и вышла замуж…

Поляков даже не мог обнять ее как следует. Это он таксказал, словно прощения просил, но Ольге казалось, что всякую женщину следуетобнимать именно так, как обнимал ее Поляков, – именно так, чтобы онапочувствовала себя обезумевшей, испуганной, обретшей то, чего была лишена досей минуты, встревоженной, счастливой. Но еще она почувствовала себя потерянной– потому что ее место было теперь рядом с ним, а быть рядом с ним она никак немогла.

Ольга увезла его на каталке в палату. Ей помогала встретившаясяв коридоре тетя Фая… вернее, это Ольга помогала тете Фае, и, кажется, стараямедсестра что-то поняла – она так странно, так озабоченно поглядывалаисподтишка на Ольгу! А когда бледный, тихий, измученный Поляков уже был уложенв постель, тетя Фая вдруг, словно забыв что-то, вышла за занавеску, и Ольгасмогла мгновенно коснуться его губ, прежде чем медсестра вошла снова – с обедомна подносе.

Поляков посмотрел жалобно:

– Я не хочу есть…

– Надо! – сурово велела тетя Фая. – А то сил не хватит!

От этой самой обычной фразы и Ольга, и Поляков вдруг страшнопокраснели. Поляков с покорностью малого дитяти открыл рот и проглотил ложкуборща, а Ольга выскочила вон и, как наказанная, побежала в гардеробную.

Ей надо было побыть одной. Ей надо было подумать над тем,что произошло.

Как так вышло, что она смертельно, до разрыва сердечного,влюбилась в человека, которого всегда боялась и ненавидела? Она точно знала,что ненавидела его… Или правду говорят, что от любви до ненависти только шаг?

Теперь ей казалось, что она любила его всегда, с первойминуты, как увидела, просто это ведь было совершенно невозможно – его любить. Ивсе у нее с Николаем кончилось не потому, что Николай сбежал в Одессу, апотому, что появился Поляков!

Наверное, ей так только казалось.

И боже ты мой, стоило только представить, что скажет тетяЛюба… А мама, когда вернется из… как его там… Пемзо… Пензо… из лагеря, словом?Они не простят Ольге, они никогда не простят! Они не разрешат выйти за негозамуж.

А вдруг Поляков и сам передумает жениться на ней? Из техобрывков разговора между ним и Храмовым, которые долетали до Ольги, когда онастояла в коридоре под дверью кабинета главврача, можно было понять, что Храмовсчитает это кошмаром… В самом деле, да разве задержится на своем посту майорНКВД, вздумавший жениться на дочери репрессированной, на племянницерепрессированного?

Нет, ничего не будет между ними. Ничего. Он больше незахочет ее.

Ольгу бросило в жар. Впрочем, в гардеробной было сильнонатоплено и душно – она находилась неподалеку от котельной.

Ольга подошла к окну, взобралась на табурет, потянулась кфорточке.

И в ту самую минуту мимо окна прошли, вернулись и замерливозле него женские ноги в черных туфельках на маленьких каблучках.

Эти аккуратные туфельки, эти коричневые чулки, эти ногиОльга сразу узнала. У окна стояла Валентина.

Ничего особенного в том не было, мало ли народу по дворуходит. Однако Ольга вспомнила, как Мустафа подглядывал из своего подвальногоокна за Поляковым и тем неизвестным, кто в него стрелял, – и тоже замерла,глядя на туфли Валентины.

Туфли потоптались-потоптались, словно Валентина никак немогла решиться пойти туда, куда хотела пойти, – а потом направились в тусторону, где находился забор.