Французская мелодия - Александр Жигалин

к матери, чем к Элизабет.

— Значит, что я вернула перстень той, кому он должен принадлежать по праву наследства, — ответила Вера Ивановна.

— Я не об этом. Кто и когда тебе сказал, что в одной из икон хранится перстень?

— Никто. Отец разрешил по праздникам доставать одну, принеся в спальню, молиться.

— Отец молиться?

— Представь себе, — покачала головой Вера Ивановна. — Съездил в церковь, купил молитвенник. По — настоящему поверить в существование Господа мы не смогли, зато обрели веру в доброту и человечность.

— Допустим. Но каким образом вам удалость раскрыть секрет оклада?

— Произошло это в день, когда с отцом приключился первый инфаркт. Вернувшись из больницы, чтобы собрать вещи, я вошла в тайник, взяла первую попавшуюся икону, которая оказалась «Николаем Чудотворцем», поставила ту на стол и давай молить Бога, чтобы тот дал супругу силы справиться с болезнью. Состояние было хуже не придумаешь. Всё вдруг куда-то исчезло, испарилось, растворилось. Остались только я и «Николай Чудотворец». Глядя с иконы, образ заставлял меня говорить. И я говорила. Всю жизнь нашу рассказала, только чтобы услышал. Очнулась, когда усталость начала валить с ног. Подошла к столу, чтобы поцеловать образ, взяла в руки икону, а она возьми и раскройся. От неожиданности я так и села, благо стул рядом оказался. В месте, где оклад раскрылся, торчал уголок то ли ткани, то ли бумаги. Потянула. Свёрток выпал.

— Уголок пергамента.

Произнеся, Элизабет, не зная куда деть руки, взялась теребить рукав свитера.

— Верно, пергамент. Развернув, обнаружила то ли письмо, то ли послание. Раз прочла, другой. Когда вникла, поняла, что это молитва.

— И что было дальше?

— Дальше была больница. Пока добралась, пока дождалась доктора, прошло три часа. Самые страшные часы в моей жизни. Как пережила, не помню. Стоило сердцу зайтись от страха, что не увижу мужа живым, тут же всплывал образ «Николая Чудотворца». Боль отступала.

Потом был разговор с доктором, который сказал: «Не знаю, что помогло вашему мужу выкарабкаться, не иначе как чудо. Десять часов между жизнью и смертью, и вдруг столь странное воскрешение. По — другому не назовёшь».

— И как отреагировал на ваше общение с иконой Николай Владимирович?

— Приказал никому не говорить ни про «Николая Чудотворца», ни про перстень.

— А про молитву?

— Про молитву я не сказала. Побоялась, что заставит спрятать пергамент в тайник вместе с перстнем. Молитва помогла рассказать Господу о постигшем меня несчастье, и я подумала, пусть будет всегда со мной, вроде нашей с Богом тайны.

— Ещё случаи были, когда вы обращалась к молитве, и та помогала вам?

По тому, как француженка озвучила вопрос, всем стало ясно, что задан тот был не из праздного любопытства.

— Были и не раз, — подумав, произнесла Вера Ивановна. — Помню, когда Гришин начал наседать на мужа и тот ходил сам не свой, я попросила у Бога придать Николаю уверенности в правильности выбранных им решений.

Помогло. Спать Николай лёг опустошённым, проснулся обновлённым, ни тебе переживаний, ни отчаяния. Помню, вошёл в кухню, сел за стол и говорит: — А налей-ка мне, Вера, чаю. Я естественно с вопросом: — Чего, мол, весёлый такой? А он в ответ: — Прозрение наступило. Ни мне теперь надо Гришина бояться, а ему меня, потому как мною руководит стремление уберечь человечество от зла, им же — возвести это самое зло в залог власти.

Мне стало интересно, что такого могло произойти, если человек вдруг стал смотреть на ситуацию по — иному. И знаете, что он ответил? Уверенность в себе мне помог обрести Господь, не без твоей помощи, конечно. За что обоим вам огромное спасибо.

С чего вдруг Николаю Господа вспомнить и ещё меня благодарить, я так и не поняла. О том, что молилась, он знать не мог, потому что в доме я была одна.

— Наваждение какое — то. Отец, икона, оклад, теперь ещё пергамент. — Выдержав вскормленную ситуацией паузу, произнёс Илья. — Кстати, где пергамент сейчас?

— У меня.

Достав из кармана похожий на портсигар футляр, Вера Ивановна, открыв, вынула сложенный вчетверо листок.

Было заметно, насколько тяжело даётся расставание с молитвой. Создав единение души и слов, «Николай Чудотворец» вознёс молитву в ранг поклонения Господу как вершителю человеческих судеб. Потеряв единение, человек обрекал себя на страдания.

Увидев в глазах Веры Ивановны слёзы, Элизабет, отказавшись принять пергамент, не замедлила сопроводить решение словами: — Молитва останется при вас. В завещании написано, коли Господь услышал того, кто смог вложить в обращение к нему душу, быть словам мольбой. Человеку, хранившему сие тайну, надлежит беречь пуще ока, потому как молитва сия, найдя пристанище в душе, должна служить тем, кто, веря в господа, верит в знаменье добра и радость прощения.

Переглянувшись с Виктором, Богданов, подойдя к француженке, протянул руку.

— Разрешите взглянуть?

— Пожалуйста.

Приняв перстень, Илья попытался разглядеть тонкости работы ювелира, но то ли в кабинете не было достаточно света, то ли Богданов не был готов к разгадкам новых тайн, так или иначе вынужден был вернуть реликвию Элизабет.

— Занятная вещица.

В ответ француженка не промолвила ни слова, лишь только еле уловимое поджатие губ и сжавшиеся в кулаки руки давали понять, что реакция ожидалась иная.

Потребовались мгновения, чтобы по зазвеневшему в воздухе напряжению Илья догадался, что должен был выразить восхищение.

— Я хотел сказать, занятная тем, что, дожив до наших времён, хранит веру в Господа.

Подобрев глазами, Элизабет подёрнула плечами.

— Я вижу, все хотят знать, почему вокруг перстня так много тайн?

— Ещё как хотим, — ответил за всех Рученков.

— В таком случае прошу подойти поближе.

Окинув взглядом кабинет, Элизабет шагнула к письменному столу.

— Алексей Дмитриевич! Подержите, пожалуйста, перстень так, чтобы центральная часть была направлена вверх.

Кивнув, Ростовцев, приняв перстень, прижал нижнюю часть к разложенным в центре стола двум листкам чистой бумаги.

Вспыхнувшая на лице Элизабет улыбка благодарности погасла, не прожив и мгновения, чем придала выражению ещё больше озабоченности.

— Теперь мне понадобятся два острых предмета.

— Эти подойдут? — показав глазами на карту, в центре которой красовалось штук сорок цветных булавок, Илья, выдернув две, протянул француженке.

— Подойдут.

Приняв булавки, Элизабет склонилась над перстнем.

— Увидеть, что глаза птиц двигаются, невозможно. Но я знаю, что их можно сместить в стороны. Сейчас мы надавим на них булавками и тогда увидим что-то невероятное.

Центральная часть перстня шевельнулась, обрамляющий ободок, отделившись, прыгнул вверх.

Руки Алексея Дмитриевича дрогнули.

Перстень, сместившись в сторону, лёг набок.

Взяв в руки кольцо, Элизабет подняла его до уровня глаз, и все увидели затаившейся внутри бриллиант.

Подставив ладонь, француженка перевернула перстень.

Камень