Песни мертвого сновидца. Тератограф - Томас Лиготти

Однако занятия будто бы продолжились — приняв иную форму. Проведенное на чердаке время словно надломило во мне что-то, и некоторое время я был даже не в состоянии встать с постели. Мисс Пларр, по моим наблюдениям, тоже страдала от некоего недуга одновременно со мной, укрепляя и усложняя ту нематериальную связь, что уже протянулась между нами. Будто бы мой собственный упадок сил перешел отчасти и к ней — ступал ей вослед, за эхом ее шагов по дому, что настигало мой обостренный болезнью слух. Мисс Пларр вернулась к своим неприкаянным хождениям, так и не сумев дать себе передышку.

Когда она наведывалась в мою комнату — визиты стали частыми и всегда заставали меня врасплох, — я воочию наблюдал ее поэтапный распад, психический и физический. Ее волосы теперь сбегали свободной волной на плечи, небывало перекрученные, напоминавшие кошмарную, грязную сеть рыбака. От ее мирских манер не осталось и следа, и мои отношения с ней грозили риском приобщения к областям крайне сомнительного характера.

Однажды днем я оправился от дремоты и обнаружил, что все рисунки, на которые она вдохновила меня, порваны — обрывки усеяли пол моей комнаты. Но эта примитивная попытка экзорцизма не возымела никакого действия, ибо поздно той же ночью я обнаружил, что она сидит на моей кровати, склонившись ко мне, и ее волосы щекочут мне лицо.

— Расскажи мне про эти звуки, — потребовала она. — Ты делал это, чтобы напугать меня, не так ли?

Однажды мне даже показалась, что связь наша разрушилась, и я наконец-то пошел на поправку… но, как только я, как подсказывали ощущения, почти совсем оправился, мисс Пларр вернулась.

— Ты, похоже, выздоровел, — сказала она с вымученной веселостью, зайдя в мою комнату. — Одевайся тогда. Мне нужно кое-что купить, и я хочу, чтобы ты пошел со мной и помог мне.

Я мог бы воспротивиться — сказать, что выходить в такой день на улицу грозит мне одним лишь рецидивом болезни, ибо в воздухе висела тяжелая весенняя сырость, а за окном моей спальни было столько тумана, что дальше собственного носа я вряд ли бы увидел что-нибудь… но мисс Пларр была уже потеряна для мира рациональных решений, да и мог ли я сопротивляться этому ее роковому гипнотизму, этой ее решимости?

— Что до тумана, — сказала она, хоть я и не упомянул о нем вслух, — думаю, мы сможем найти дорогу.

С простодушием ребенка я последовал за мисс Пларр в сгустившуюся мглу. Пройдя всего несколько шагов, мы уже упустили из виду дом, а земля под нашими ногами стала казаться укутанной в слой бледной, податливой паутины. Но она взяла меня за руку — и двинулась дальше, полагаясь на какие-то свои внутренние ощущения, которые помалу передались и мне… наставив нас обоих на странный путь. По мере нашего углубления в туман я стал различать обрисовывающиеся то тут, то там фигуры — темные формы, прораставшие сквозь более ничем не сдерживаемую влажную взвесь. И когда я сжал руку мисс Пларр крепче — та будто бы теряла свою силу, растворяясь в дымке, — формы эти обрели четкость. Как если бы Левиафан поднимался из-под толщи вод — вначале лишь темный силуэт, затем зримая тварь, — так и это кошмарное царство граненых структур выплывало из мглы.

Эти формы — куда обширнее и сложнее, чем на моих рисунках, — выдавались вперед: лишенные упорядоченности кристаллические соединения, угловатые и многогранные памятники поверх безымянных захоронений. Это действительно был мертвый город, и все его жители были погребены прямо в стенах — или же их просто не было. Своего рода улицы проходили сквозь этот архитектурный хаос, петляя средь однобоких зданий, скорее нарощенных, чем построенных; и весь этот дерганый, нервозный, полный изломов динамизм пейзажа таил в себе какую-то скрытую угрозу, сулил расправой почище тех, что описывала мне мисс Пларр, углубляясь в историю человеческой жестокости. Теперь я даже понял, почему туман будто стремится сокрыть подобные места от глаз, и непроглядные густые тучи неизменно способствуют ему в этом.

Но в явленном по-прежнему осталось тайное: где-то здесь проводилась некая церемония, шел сокрытый ритуал. Указывали на это пробуждающие смутные чувства звуки — придушенное многоголосье эха, отскакивающего от темничных стен, свист хлыстов в слепящей темноте. Туман захватывал их, приглушал и растворял, но скрыть — не мог.

— Ты слышишь? — спросила мисс Пларр, хоть к тому времени звучание достигло ощутимой четкости. — Из мест, куда мы не в силах заглянуть, несутся эти звуки. Так звучит то, что жалит воздух.

И взгляд ее будто бы обратился к тем местам, а волосы ее смешались с туманом, становясь с ним единым целым. Наконец она отпустила мою руку — и побрела дальше, без малейшего принуждения. Она-то уже давно знала, что вырисовывалось в конце ее пути, что ждало ее прибытия. Возможно, она полагала, что это как-то можно передать кому-то другому… или хотя бы заручиться компанией. Но истинные ее компаньоны были где-то там, вдали, заждавшиеся ее прихода. И все же я был удостоен чести стать наследником ее видений.

Туман плотно облек ее — а когда расступился, мисс Пларр исчезла. А уже спустя несколько мгновений я понял, что нахожусь посреди улицы… всего в нескольких кварталах от дома.

Вскоре после ее пропажи все в нашей семье вернулось в прежнее русло — с плеч матери спала ноша псевдоболезни, а командировка отца закончилась. Девушка, казалось, оставила дом, не сочтя нужным даже уведомить нас, — такой поворот событий порядком удивил мать.

— Вот ведь ветреное создание, — отозвалась она о нашей бывшей экономке.

И я не стал возражать… просто потому, что мне нечего было сказать о том ветре, что подхватил мисс Пларр и унес прочь. По правде говоря, ни единым своим словом я не в состоянии прояснить ситуацию. Не тянет меня углубляться в тайну этого случая — знать не хочу, что осталось после мисс Пларр там, на чердаке. Для меня это место теперь вроде проклятого, но за минувшие годы я несколько раз захаживал туда… в те ранневесенние вечера, когда даже уши не закрыть, — все равно не избавиться от этих звуков, что отгорожены туманом и вплетены в шум мороси, этих отголосков перебранки бесформенных призраков, что обретаются в мирах темных и навек покинутых.

Перед тем как грянули эти страшные события, природа взбунтовалась.

Мы ощущали ее горячечный протест везде — и в городе, и за его пределами. А мистер Марбл, надо полагать, чувствовал особенно тонко: исхаживая путь от города до поселка, он постигал приметы сезона глубже и острее и на основе этих постижений выстраивал прогнозы, в которые никто тогда не верил. На календаре в моей обители картинка сменилась под стать ходу времени: хрупко-коричневые снопы кукурузы на фоне сельского дома и амбара, сад — весь в красной листве, а над всем этим — темное-темное небо. Но, как мне кажется, красоту подобных идиллий извечно и исподволь подтачивает некая порча — неопределенная, уловимая лишь на самых кончиках наших ощущений. Что-то странное и скрытное вдруг пробралось во сны селян и заговорило — тонким, не сулящим ничего хорошего голоском. В воздухе разлилась горечь скисшего кагора, листья деревьев заиграли необычайно яркими красками, что в городе, что в лесу: даже звезды, казалось, засветились ночами по-новому — дерганым, болезненным светом, будто зараженным этой земной лихорадкой природы. А вот огороженное шатким забором поле за городом, к которому были обращены окнами окраинные дома, стояло незыблемо, и луна неизменно высвечивала в самом его центре фигуру молчаливого сторожа остроконечных кукурузных стеблей — одинокое пугало с раскинутыми в сторону, как у распятого, руками и поникшей, будто во сне, головой.