Дунай. Река империй - Андрей Шарый

Приезжему вряд ли дано понять, в какой степени вилковское староверчество сегодня – этнографическая приманка для гостей, в какой – местная легенда, дань традиции, а в какой – высокая духовность. Службы в двух из трех городских храмов проходят по старому обряду, прохожие приветствуют знакомых уважительным “Бог на помощь”, даже молодые женщины часто носят глухие одноцветные платки, многие мужчины – с бородами. Впрочем, и я с бородой, а первый за день пьяный вилковский бородач повстречался мне уже в семь сорок пять утра. Наша интеллектуальная беседа произошла на мостках, где я дожидался лодки для поездки на нулевой дунайский километр. В ходе общения выяснилось, что в таком месте, как Вилково, – хоть по старому, хоть по новому обряду – не пить невозможно, даже глупо: на плодородном речном иле произрастает виноград уникального сорта “новак”, из которого в каждом домохозяйстве производят вроде бы легкое, но на поверку ох какое коварное вино. Этого чудесного напитка, ценою в грош за объемистую пластиковую бутыль, в Вилкове ненамного меньше, чем воды в Дунае. Прощаясь, местные жители якобы даже говорят друг другу (или, может, раньше говорили): “Спаси Христос за хлеб, за соль, за стаканчик вина!”

Некоторые мои знакомые, бывавшие в Вилкове, утверждают, что почувствовали здесь особенную мощную энергетику, как в горах Тибета или в деревнях Русского Севера. Я верю своим знакомым, но знаю, что такие ощущения – чаще всего отражение собственного состояния: что ищешь, то и обрящешь. Даже в магической дельте Дуная вера столь тесно сплетена с неверием, что различить их не всякому под силу. И староверческий мир духовной чистоты не освобожден от привычных для одной шестой части суши внешних примет запустения. Неподалеку от церкви Рождества Пресвятой Богородицы – облупленный Ленин; за углом кое-как крашенного в розовое дома культуры со сталинским античным портиком спрятался соцреалистический Рыбак на постаменте (еще один клон румынских Докера и Матроса); местный судоремонтный завод уж который год простаивает, отчего его водные окрестности походят на кладбище огромных ржавых консервных банок. Остановился и местный рыбозавод, хотя рыбу в Дунае ловить не прекратили. В Вилкове неприбрано, запущено, здесь тоже ко всему, что не свое, многие относятся как к чужому.

Вилково. Фото начала XX века.

Краеведы продолжают парадный рассказ о малой родине: “Упруг, торжественен и строг дельтовый шаг Дуная. Ритм жизни Вилкова зависит от направления и силы ветра, уровня вод и времени года – большинство живущих здесь вовлечены в естественный круг времени”. “Естественный круг” в Вилкове и впрямь материализован, именно этот круг многократно пыталась разорвать государственная власть – любая, в том числе и этнически близкая местным жителям. Вилково терпело от любого государства, поскольку для любого правительства его жители были инакими. В умении переносить гонения, приспосабливаться к обстоятельствам, сохраняя веру и не теряя ее, может быть, и состоит главный опыт староверчества.

Липоване по-прежнему пишут “Иисус” с одним “и”, не допускают замены земных поклонов на поясные, крестятся двуперстием, сохраняют знаменное пение в храме, не рыбачат в церковные праздники, даже в Пасхальную неделю, когда сельдь идет в Дунай густыми косяками. Новые времена еще не до конца размыли староверческую бытовую культуру, подчиняющую календарь и смысл человеческой жизни общинным ритуалам и соборным решениям. Впрочем, побег от мира – в исторической перспективе вещь бесперспективная, поэтому история многократно настигала Вилково, городок, вроде бы отделившийся от любой большой земли настолько, что он фактически и выстроен на воде. Но и в Вилкове купцы обсчитывали рыбаков; и здесь воцарялся революционный хаос; и сюда приходила очередная война, а за ней очередная чужая власть; и здесь коммунизм искоренял религию – на месте кладбища построили детский сад, храм отдали под рыбный склад.

В начале 1918 года оборону Вилкова от румынской армии пытался организовать Анатолий Железняков – матрос Железняк, тот самый, якобы распустивший Учредительное собрание из-за усталости караула Таврического дворца. Вести революционную работу на Румынский фронт Железнякова направили после того, как бойцы его отличавшегося “идейным анархизмом” отряда были разоружены в Петрограде латышскими стрелками за “беспробудное пьянство, ограбление прохожих и кражи в городе”. Десант из тысячи красных моряков и гвардейцев защищал Вилково две недели, но регулярным войскам вооруженные крестьяне и анархисты Железняка противостоять не смогли. Дельта Дуная на четверть века попала под контроль Бухареста, а знаменитый матрос, назначенный командиром бригады бронепоездов, погиб летом 1919 года [110]. “Все годы румынской оккупации трудящиеся Вилкова, насильственно разделенные с Советской Родиной, чувствовали себя частью советского народа… – писал в 1984 году в очерке “Вилково” партийный публицист Александр Рыковцев. – Лето 1940-го принесло вилковчанам долгожданную свободу. Освободителей встречали цветами, повсюду звучали песни, разученные тайком в годы оккупации. Над Дунаем широко и привольно лились слова “Широка страна моя родная”, “По долинам и по взгорьям”, “Песни о Каховке”. В единый мощный хор слились голоса рыбаков и красноармейцев…”