Месть фортуны. Фартовая любовь - Эльмира Нетесова

Бывая в магазинах и на рынках, она с большим трудом сдерживала себя, чтобы не стянуть хоть что-нибудь. Это ей настрого запретил пахан и не спускал глаз с Задрыги. Та болела от невозможности быть самою собой. Ей вскоре опротивело все. Она разучилась радоваться и смеяться.

Единственным утешением остались вечера, когда кенты, собравшись в одной комнате, вспоминали прошлое. Каждый свое. Тогда Капка садилась ближе к Глыбе, выуживала из его бездонных карманов сладости и слушала, как чарующую сказку, воспоминания кого-то из фартовых.

Она, как ей казалось, знала о них все. Но всякий вечер всплывало что-то новое о ком-либо из законников. И Капку снова трясло то от смеха, то от злости.

Вот так и в тот вечер, подсели фартовые к камину, немного бухнув. Расслабились. Лишь двое убежали к бабам. Остальным хотелось отдохнуть.

Шакал взгрустнул отчего-то. Король подсел поближе к Капке. Налим уставился в камин, смотрел, слушал, как горят дрова, думал о чем-то. Хайло, глянув на него, усмехнулся:

— Ишь, как поленья воют в огне. Видать, им тоже откидываться неохота. Пищат и Стонут, ровно душу с них вытряхивают, — заметил тихо.

— Они тепло отдают. Не на холяву жмурятся. Знаешь, когда в первую ходку угодил на дальняк, не верил, что до воли доканаю. Колотун допек. До самой печенки достал. А я ту ходку тянул на Камчатке — в Тиличиках, — начал Налим.

— По первой судимости враз в Тиличики загремел? Что же ты отмочил? — удивился Король.

— Налет мы сделали на инкассаторов. В Свердловске. Нас всего трое было. Бухнули перед тем знатно. Для смелости. Она и забила через край. Поспорил я с кентами, что уложу, размажу всех инкассаторов, бабки у них подчистую заберу. Так бы оно и случилось. Но средь старых фраеров в машине оказалась одна… На нее у меня рука не поднялась, дрогнула.

— Эх, ты, кент! В дело хиляешь, ширинку надо застегивать. Чтобы этот… не видел, с кем разделываться надо. Зачем его шары открытыми оставил? — вмешался Хайло. Налим, будто, не услышал:

— Троих я замокрил мигом. А на эту посмотрел и перо спрятал. Она не только в зенках, в душе занозой застряла. У троих жмуров забрал их сумки с бабками. И ходу к своим. Водителя оглушил еще вначале. Смылся. Думал, что навсегда оторвался. Лишь ее запомнил. Но это так… Не верил, что когда-нибудь с нею снова свижусь. Оказалось, она меня тоже разглядела и запомнила.

— Эта ее память и увезла тебя на дальняк, ухватив за самые, что ни на есть? — хмыкнул Хайло.

— Верняк! Она меня опознала, когда менты накрыли — бухого — в хазе.

— Во! О чем ботаю! Баб жалеть без понту! — подтвердил Хайло.

— Да я тогда в фарте не был. С корешами бухнул. Стукнула моча в кентель. И не слинял никуда. К себе на хазу завалился с башлями. До вечера гудели с корешами. А ночью — менты возникли. Увидели инкассаторские сумки, башли на столе. Ни о чем не стали колоть. Нацепили браслетки и выбили из хазы. А утром опознание. Втолкнули к следователю, там эта… Сидит. Глянула на меня, в стену вжалась, задрожала, побелела, заплакала. И говорит:

— Он! Он убил!

— И на суде подтвердила.

— Лопух! Не жалеть их надо, а жмурить! Если б не она, хрен сыскали бы тебя лягавые!:—досадливо сплюнул Хайло.

— Нашли меня без нее! Соседи стукнули в ментовку. Мол, вот бухари к у нас под боком прикипелся. И теперь ханыжничает с алкашами. Видели, как он сумки инкассаторские нес. Полные. Ну и адресок назвали. Эта ментам вякнула, что я ее коллег ожмурил. Меня и пустили по статьям — разбойное нападение, убийства с целью ограбления, хищение у государства денег в особо крупных размерах. Я всю вину на себя взял. Так и приволокли меня из камеры в суд, где падла — прокурор попросил для меня вышку.

— Ну и борзой попался! Первая судимость и враз исключи- ловка? Ни хрена себе! — присвистнул Глыба,-

— Адвокат мой старался изо всех сил. Говорил, что я не потерян для общества, что у меня есть шанс исправиться. Ведь мне тогда семнадцать лет было. Но судья не посмотрел. И из-за особой дерзости преступления приговорил к ожмурению. Я полгода в камере смертников канал, пока адвокат добивался смягчения приговора. И вымолил… Заменили сроком на всю катушку— пятнадцать лет, с отбыванием после ходки ссылки на червонец. Я как услышал, онемел. Посчитал. Вышло, вся жизнь в парашу. Вовсе тошно стало. Подумал про себя, уж лучше б сразу в расход пустили! Меня в зону строгого режима вперли! Где мокрушников; больше всех скопилось! Они и в ходке друг друга размазывали. И был в бараке — бугор. Он, гад, уже в пятой ходке дышал. За ментов! Жмурил их. Так этот, чуть что не так, клешнями на куски рвал лажанувшихся зэков. А меня не трогал, до поры. Вот так же в бараке мы канали у буржуйки. На пахоту не возникали законные. А нас — уводили. Ящики мы делали для рыбы. Сбивали из досок. Обрезки — в бараки носили на топку. Но начальник распорядился на наш барак не давать топлива. Потому что работали мы втроем, остальные — канали — закон держали. Пришел я без топлива. На меня законники хвост подняли. Бугор молчал. Когда я и на другой день без топлива возник, бугор меня за горло прихватил. Велел мою шконку на дрова пустить. Законники тут же ее разломали. И в эту ночь канал я на полу. На следующий день попросился в барак к работягам. Меня не взяли. Ответили, что не хотят разборок с фартовыми. Вот и все тут!

— Как же ты выкрутился? — разинул рот Хайло, уставившись на Налима.

— Все по закону. Возник в барак. Когда бугор велел кентам оттрамбовать меня, я и вякни — сворой на одного, даже у шпаны— западло. Тогда законники предложили — выбрать любого из них. Если меня укатают, тогда хоть роди, но приноси дрова всякий день. Если же я верх возьму, то ко мне прикипаться не будут никогда! Я согласился. И выбрал бугра барака.

— Фьють! — присвистнул Хайло.

— Я его больше всех боялся! Знал, если кого-то отмудохаю, этот гад все равно не отцепится и будет прикипаться ко мне, пока не пустит в клочья, как других. А дышать под страхом опаскудело. Вот и решился, сам не помню, с чего? Но уж коль сдохнуть, то враз, одним махом, чем каждый день дрожать, возвращаясь в барак. Знал, этот на половине не оставит. Не даст дышать, коли прихватит. Потому, понимал, махаться надо до конца.

— Ну, силен, кент! — вставил Глыба, покачав головой.

— Когда я вякнул, с кем махаться хочу, фартовые поначалу онемели. Они бугра ссали. Тот — в плечах шире меня втрое. Ростом — на целую голову я от него отстал. Клешни — как у меня тулово. Глянешь, колотун продирает. Ну, а фартовые бота- ют, мол, только законник имеет право с бугром махаться. А со мной ему западло. Я же трехаю, мол, только с ним сцеплюсь и ни с кем другим. Кенты смеются, что мне дышать надоело. Сам на ожмуренье нарываюсь. Ну, а я свое — в упор. Ни с кем не фаловался. Бугор вначале лопухам не поверил. И спросил, где меня закопать через минуту? Я озверел! В глазах черные круги замелькали! Представил, как он меня выкручивает и ломает, как хрустят кости и льется кровь. Как я навозной кучей буду брошен в парашу на хамовку волкам. Все во мне сжалось от ужаса. Но пятить было нельзя. И бугор велел стать всем в круг среди барака. Законники обступили нас плотным кольцом. И мы вошли в круг. У бугра глаза кровью наливаться стали. Он крикнул: