Месть фортуны. Фартовая любовь - Эльмира Нетесова

— Трехни, пахан! — попросила Капка.

— Там мы втроем отбывали. Хайло, Налим и я. В фартовом бараке. Все путем. Канали по закону. Все бы ничего, но на втором месяце опера загоношились, чтоб нас шмонать, чуть не каждый день. То шмаль дыбают, то чай — иные чифирили, то водяру, нам ее шоферы привозили. Вольнонаемные за башли всем нас снабжали. Опера, как с цепи сорвались. И сразу стали находить заначники. Я допер, что в бараке стукач завелся. Решил надыбать. Три ночи шары не закрывал. Прикинувшись канал. И вот нам снова обломилось. Шоферюга привез кайф. Я за всеми слежу, кто куда мылится. В бараке, кроме законников, десяток кентов канали, какие не были в законе, но по воровским статьям влипли. За ними особо наблюдал. Правда, половина из них уже готовилась в закон. Бугра барака я предупредил. Законники — все настороже. Но, как не пасли, никто не дернулся никуда, а опера снова возникли и опять вытрясли из нас все. Дышать стало невпротык. Решили сваливать в бега. Ну и трехаем о том меж собой. А в бараке канал один. На кухне пахал. Помогал поварам. И всякий раз хамовку приносил. Тыздил для нас. Он из налетчиков. Его никто не подозревал. Но я, раскинув мозгами, понял, кроме него некому! Но не пойман — не виновен! Он с пахоты враз в барак рисовался. Никуда не возникал. Даже лидера у него не было. И все же закралось у меня сомнение, ну, хоть ты лопни. Оно, конечно, другие тоже могли. Но, шаг к операм, тут же законникам донесли бы свои. Они все вместе пахали. Засветили бы стукача. К тому же их тоже трясла охрана. И в шизо влипали. Но и того — с кухни, в покое не оставляли. Трамбовали. Но почему- то без фингалов. Вот я и вздумал проследить за ним. И, поботав с фартовыми о побеге, я решил засечь его. Мы договорились с кентами слинять через три дня. Велели этому мудиле с кухни, хлеба припасти. Он обещался. И рано утром я с ним на кухню возник. Взял две буханки и сделал вид, что линяю. А сам свернул за угол и с другой стороны возник. Вжался в стену. Слушаю, жду. чего и сам не знаю. Вдруг вижу, где-то минут через двадцать кент, что в нашем бараке канал, похилял с ведром к мусорному ящику. Ведро вытряхнул и оставил его там — кверху дном стоять. А ящик как раз напротив выщки часового. Тот осветил ведро. Я понял, кент кому-то семафорит. Как только часовой ведро увидел, наш — за ведро и на кухню. Я совсем в стену вдавился, доской-горбылем прикинулся и не дышу. Вдруг слышу, шаги. Кто- то к кухне хиляет вспотычку спросонок. Глянул. Опер из спецчасти. Ну, наш, слышу, повару вякает, что ему в отхожку приспичило. Опер у двери пасется. Ждет. Кент свалил из кухни прямо к нему и вякнул:

— Фартовые в бега навострились. С нынешним — три дня и сорвутся. Уже хлебом запасаются на дорогу. Их будет двенадцать. Не зевайте. Ночью, после отбоя, слинять хотят.

— Во паскуда! — захрустели кулаки у Короля.

— Хотел я враз обоих уложить…

— И надо было! — не сдержалась Капка.

— Да это для них наградой было бы. И мигом вернулся в барак, не стал слушать, что вякнул ему опер. Разбудил кентов. Все выложил. Потребовал разборку, Бугор, подумав, велел вечера дождаться. Чтоб не торопясь, с кайфом разборку провести. Когда сука с работы вернется. Вот тут его и накрыть…, — зазвенел голос Шакала. Воспоминания были не из приятных.

— Со смены он возник позднее обычного. Почти в десять вечера. Незадолго до отбоя мы успели подготовить ему кайфовую встречу. Едва он в двери, его за душу и в фартовый круг. Вякнул я при нем все, что видел и слышал, он аж с хари позеленел, доперло, что засветился. Надул в штаны. Понимал, что ждет. Но… От всего открещиваться начал, мол, не закладывал никого, с операми дел не имеет. И все я темню! Ну, меня тут разобрало! А бугор видит, что завожусь и чтоб не уложил суку в жмуры, с первого удара, велел вытряхнуть фискала из барахла и разложить на железной лавке. Мне велели зырить, но клешни в ход не пускать. Знали, вмиг распишу, и позвали слабаков, чтобы подольше кайф тянуть.

— Его вначале «ежом» опутали всего! Помнишь? — подсказал Хайло.

— Ну да, колючей проволокой, от тыквы до колен. Потом бросили его на пол, насыпали горящих углей и давай гада швырять по полу. Потом на ходули по клубку привязали, вздернули на мослы. Лихую чечетку выбил сука! Кипятком полизали.

— А помнишь, когда ежа сняли, из параши хавать заставили? Ложкой! — рассмеялся Хайло.

— Стеклом с него шкуру снимали! В мослы гвозди вколотили. Зенки раскаленными прутами выбили. В хавальник горячие угли сыпали. Кто по нем не погулял? Даже сявки! Когда откидывался — в задницу кол вдолбили! Блажил знатно. Ногти и когти живьем вырвали у паскуды! Ну и все прочее! В три часа ночи он ожмурился. Сунули его в парашу и вылили вон! Из памяти, из барака! Сявки к подъему все убрали. А утром опера возникли. Его дыбают. Почему на пахоте нет? Мы молчим. Ни слова. Его шконка — в ажуре. Не тронута, не смята. Они по всем баракам! Нигде не надыбали. Тогда на помойку возникли, куда параши выливали. Надыбали жмура. Но опознать не могли. Он или нет? Да сука сам себя не узнал бы! Ну и крутились возле нас псами, все шизо грозились. Но доказать не могли, кто угробил? А через два дня, видим, усилили охрану. Пулемет с вышки в сторону нашего барака развернули, готовились к ночи. А мы не дергались. Знали, засветили нас. И кемарили спокойно. Через неделю опера поняли, что стремачат впустую вот так круто. И утихомирились. Перестали трястись. Тут-то мы и слиняли. Трое, верняк, не выжили, обморозились в пути. Зато другие и теперь дышат кайфово. А не убери мы вовремя того суку, нас давно в живых бы не было, а он — дышал бы с кайфом! И еще не одну фартовую душу заложил! Нет! С фискалами у меня иного трепа не бывает, как только — разборка! Я за себя и за кентов — не пощажу никого! Стоит расслабиться — хана! Накроют! И никто не пощадит. Сколько наших кентов откинулось из-за сук и свидетелей? Не счесть! Я столько всякого видел и перенес, что посеял жалость ко всем, кто не в моей малине фартует!

— А Сивуч, «зелень» и плесень, какую и теперь держишь? — не выдержал Глыба.

— Одни — отдали свое Черной сове. Другие — скоро возникнут к нам — в дело их возьмем. Что до Сивуча, так он фартовал не хуже нас! И теперь не без понту для нас дышит. Мне ли того не знать? Вон, Капка! Она его замена — в нашей малине! И не только она! О плесени совсем заглохни! Эти свое отфартовали. Я им обязан! И жизнью тоже! — недовольно глянул пахан на Глыбу. И предложил:

— Сдается, засиделись мы здесь! Пора сваливать! Заглянем в Минск к Медведю! Оттуда — в гастроль! Можно на юг! Там нас никто не знает! — предложил Шакал.

— Во! Кайф! Поваляемся со шмарами! Их там, как гавна в море! Любую хватай и клей на ночь! — оживился Хайло.

— Заодно глянем, как зелень?

— Может, кентов сфалуем новых!

— Давайте завтра отчалим! — обрадовалась Капка больше всех.

Задрыга подморгнула Королю. Тот улыбался, довольный тем, что девчонка ожила.

Утром Шакал принес подарки хозяевам. Поблагодарил за гостеприимство и тепло. Пообещал наведываться, когда снова будет в этих местах. Предупредил, что вечерним поездом они покидают Вильнюс.

Капка решила хотя бы напоследок пройтись по городу с Остапом. Без пахана и Глыбы, какие ни на шаг не отпускали ее от себя.