Исход из Длинного Солнца - Джин Родман Вулф

Шелк опять откинул занавеску, служившую каюте дверью. — В задней части второй гондолы есть люк, ведущий на крышу. А в этой?

— Конечно. Я покажу вам, если девочка не возражает.

— Нет необходимости. — Шелк шагнул назад и дал занавеске опуститься.

Скатанная веревочная лестница, привязанная к потолку, отмечала место люка. Потянув за шнур, Шелк спустил лестницу. Легкий деревянный люк оказался закрыт на простой держатель из веревки и деревянного гвоздя. Высвободив гвоздь, Шелк откинул люк и вскарабкался на открытую пустую палубу.

Орев, с радостным криком, взлетел с плеча, пронесся над гондолой и улетел так далеко от корабля, что близорукие глаза Шелка с трудом видели его парящий, крутящийся в воздухе силуэт.

Шелк, намного более осторожно, последовал за ним, пока не оказался на полукруглом носу гондолы; носки его истертых старых ботинок, заменить которые он так и не нашел времени, нависли над манящей пустотой. Он посмотрел на них так, как будто никогда не видел их раньше, заметив новые и странно маленькие трещины в их коже, а также то, как они облегали ноги. Кроме того, левый ботинок стоял на медном гнезде, вделанном в палубу. Предположительно для флагштока, который вставляли сюда, когда дирижабль участвовал в военных парадах в Тривигаунте.

Еще вероятнее, что похожие гнезда окружали всю палубу. Легкие шесты должны были поддерживать веревочные ограждения, которые использовали в то время, когда здесь стояли высшие сановники — женщины в роскошных мундирах с орденами махали руками народу внизу.

Сама Рани, не исключено, стояла на этом самом месте.

Он вспомнил, как хотел, чтобы на дирижабле подняли флаги, сигнализируя о приближении орды Сиюф. Сигнальщик (который, вероятнее, был бы сигнальщицей) должен был стоять здесь и наблюдать за горизонтом через подзорные трубы, а потом поднимать и опускать флаги на один из тех огромных тросов, на которых висела гондола. Ниже их…

Гондола, отвечая на незначительное изменение ветра, слегка покачнулась, почти заставив его потерять равновесие; стараясь восстановить его, Шелк едва не ступил правой ногой вперед — и упал бы, если бы так сделал, покончив вместе с тем с постоянной ноющей болью в щиколотке. Упасть, возможно, не так уж плохо. Если бы не неминуемая ужасная смерть, это было бы беспрецедентное переживание; во время падения с такой высоты, выше самой высокой горы, было бы много времени для размышления, наблюдения и молитвы.

В конце концов, его тело ударилось бы о землю, вероятно в каком-нибудь безлюдном месте. Его душа вернулась бы на Ослепительный Путь, где он встретился бы с матерями и отцами; и его кости не найдут — если их вообще когда-нибудь найдут, — пока не вырастут дети Крапивы. Для живых он не умрет, а исчезнет — источник для мыслей о чуде, а не печали. Все люди умирают, и очень быстро, с точки зрения Внешнего. И мало какая смерть так хороша, как эта.

Он перевел взгляд вверх, чтобы изучить Ослепительный Путь, как если бы тот простирался перед тупым носом корабля, и опять почувствовал — слегка, — что теряет равновесие. Если родители и ждали его там, их не увидеть глазами живого.

Один из его отцов был и отцом Синель. Он, Шелк, у которого не было никакой семьи, кроме матери, приобрел сестру. Хотя никакая женщина — даже Гиацинт или Синель — не может занять место мамы. Никто не может.

Вспомнив безымянную бритву, над которой он так часто ломал голову, Шелк потер колючие щеки. Он не брился больше дня; нет сомнений, что его борода видна всем. Все-таки хорошо знать, кому принадлежала бритва.

Он опять посмотрел вниз на ботинки. Где-то под ними сидит перед приборной доской Скиахан и одним движением пальца управляет конструкцией в сто раз больше Великого мантейона. На корабле не было Священного Окна — это было практически невозможно, — но было стекло, где-то. Шелк лениво спросил себя, где. Не в кокпите, безусловно, и не в каюте Сабы. Тем не менее, оно обязано быть в этой гондоле, в которой офицеры Рани едят и спят и из которой они управляют кораблем. Возможно, в штурманской рубке; он вскарабкался из нее на палубу и не осмотрел ее — слишком был занят своими мыслями.

Слишком много думал о том, как облегчить уныние Сабы. Да, слишком сосредоточился на этом. Сейчас Саба и ее птеротруперы в меньшинстве, но…

Руки на плечах.

— Не прыгайте, кальде!

Он сделал осторожный шаг назад.

— Я и не собирался, — ответил Шелк и спросил себя, солгал он или нет.

Он повернулся. Бледное лицо Рога очень ясно показало, что тот думает.

— Мне очень жаль, что я перепугал тебя, — сказал ему Шелк. — Я не знал, что ты здесь.

— Просто отойдите от края, кальде. Пожалуйста. Для меня.

Он опять шагнул назад, чтобы успокоить Рога.

— Ты не мог быть здесь, когда я пришел — я бы тебя увидел. Ты не мог быть и на крыше нашей старой гондолы, потому что я оглядел ее. Конечно, Крапива рассказала тебе, что я спрашивал о люке.

— Немного дальше, кальде. Пожалуйста?

— Нет, это глупо. Но чтобы успокоить тебя, я сяду. — Он так и сделал, расправив сутану над скрещенными ногами. — Видишь? Отсюда я не могу упасть, и ты, если сядешь. Мне нужно с кем-нибудь поговорить.

Рог, с облегчением, сел.

— Когда я был в кокпите, мне захотелось выйти, чтобы помолиться — во всяком случае, так я себе сказал. Поднявшись сюда и оказавшись в одиночестве, я мог бы помолиться от всего сердца — но не стал. Вместо этого я уставился на свои ботинки и думал о… некоторых вещах. Это были не самые глупые вещи, по большей части, но сейчас мне кажется очень глупым, что я так много думал о них. Ты собираешься улететь с витка вместе с Гагаркой? Ты же знаешь, что он собирается. У Экипажа — так Скиахан называет людей своего города — есть подземные башни вроде той, которую показала мне Мамелта, невредимые подземные башни, и они собираются дать одну Гагарке. Я забыл, как Мамелта называла их.

— Вы никогда не рассказывали мне об этих башнях, кальде.

Шелк рассказал, безуспешно пытаясь описать их более лаконично.

— Это не все, что я помню, но это самое важное, мне кажется, и теперь, когда ты упомянул об этом, мне представляется, что я никогда и никому не рассказывал о них, за исключением доктора Журавля, с которым мы вместе сидели в камере, а он уже мертв.

— Никогда не видел его, — сказал Рог. — А я хотел бы, судя по тому, что