Второе восстание Спартака - Андрей Константинов

– Черта с два, – прошипел Спартак. Он уже мог шипеть,потому что удалось отодрать одну руку Туркана...

Долговязый вдруг отклонился и резко, стремительно обрушилсявниз, всаживая свой лобешник в лоб Спартаку.

В глазах полыхнули те самые пресловутые искры, которыеоказались ничуть не образным преувеличением. Затылок со стуком, больновпечатался в пол. И тут же чужие неугомонные пальцы вновь сомкнулись на горле,только на сей раз Спартак уже не мог им сопротивляться...

«Хана, вот теперь хана... – И не было страха, а былоистомное предчувствие покоя. – Бессмыслица... Столько мучиться и страдатьвот ради такого финала. А страха нет...»

Сквозь застлавшую глаза муть Спартак увидел быструюсмазанную тень, взмахнувшую продолговатым, похожим на городошную биту предметом(«Лом», – механически отметил Спартак), донесся стук, какой бывает, когдаломаешь доску об колено.

Чужие пальцы соскользнули с горла, долговязый повалилсявбок. А тень, на какое-то мгновение задержавшись над Спартаком, –вглядывается, что ли? – исчезла, будто сон или призрак. Вроде бы наМарселя был похож человек. А может, и не Марсель никакой, пес его знает... Вовсяком случае никто не тряс Спартака за плечо, не спрашивал дрожащим отволнения голосом: «Жив?», никто не помогал подняться...

Спартак поднялся сам. Вернее, попытался подняться.Получилось не очень. Стоило встать, как повело в сторону, закрутило, в глазахсвет окончательно померк. И Спартак потерял сознание.

Очнулся Спартак от холода, просочившегося под бушлат иватные штаны. Но больше всего замерзла голова, с которой во время всей этойкатавасии слетела ушанка. Странно было бы, если бы она не слетела, а удержаласьна черепке, просто чудо какое-то было бы...

В угольном сарае весьма похолодало против прежнего. Оно инеудивительно: через пробитую суками дыру в стене «забортный» холод обильновливался в сарай, вымораживая помещение. «Прямо как в разгерметизированнуюкабину самолета».

Сколько он провалялся в беспамятстве, так вот с ходу труднобыло определить. На внутренние ощущения опираться бесполезно, какие, к чертям,внутренние ощущения могут быть у человека, стукнутого по голове и чуть незадушенного?

Спартак поднялся. Ощутимо покачивало, а кроме того, волнаминакатывала тошнота. Где-то тут должна валяться его шапка, но поди ее найди! Всарае не только похолодало, но и потемнело. Единственная лампа под потолкомоказалось разбитой. То ли специально ее раскокали, то ли случайно, в запалебитвы.

Ага. Его давешний долговязый противник без признаков жизнираскинул ручонки, а рядом с ним на полу темнела клякса, очертаниями смахивающаяна шапку. Спартак нагнулся. Ну да. Он нахлобучил на себя ушанку долговязого.Некогда сейчас ползать свою искать, ну а касаемо брезгливости... Пожалуй, ничтотак быстро и качественно не вытравливает из людей лагерная жизнь, как чувствобрезгливости...

Спартак осмотрелся. Темные кучи на полу – это, понятно,убитые. А кто-то, может, и жив еще. Да вот только наплевать, если честно...Марселя здесь, в сарае, воры оставить никак не могли, ни убитого, ни раненого,а на остальных плевать. На того же Володю Ростовского, про которого кричаливроде, что убит, тоже глубоко и основательно плевать.

Спартак выбрался наружу. Присел на корточки, прислонился кстене сарая, набрал в ладони снега, охладил им лицо, потом приложил к затылку.

Послышался хруст снега – кто-то бежал, вот-вот вывернетиз-за угла. Вывернул...

– Эй! Спартак... ты, что ли?!

Федор-Танкист.

– Живой! Фу... – Танкист присел рядом накорточки. – А я, между прочим, по твою душу. Марсель сказал, что ты вугольном сарае, ранен. Что за рана?

– Да какая там рана! – отмахнулся Спартак. – Пофронтовым меркам – здоров как бык. Подумаешь, по башке двинули. Что тамтворится?

А что-то творилось, это точно. Со стороны плаца доносилисьистошные крики, звон, лязганье.

– А там такое творится, брат, что и не знаю, чегождать, – дрожащими пальцами Федор достал из-за ушанки самокрутку, с пятогораза прикурил. – Хочешь затянуться?

– Давай. Толковище обернулось поножовщиной, – сделавпару затяжек, Спартак отдал Федору дымящуюся самокрутку. – Ворвались суки,и пошло-поехало. Как я понял, когда очухался, воры взяли верх, сук погнали.Больше ничего не знаю.

– В этой резне замочили Володю Ростовского...

– А, ну да, слышал я что-то такое краем уха, – сказалСпартак.

– Воры сперва принесли его на руках в бараки. Оттуда потомпотащили на плац, положили там, чтобы все увидели дело рук сучьих, и сталиподнимать лагерь. Эт-то надо было видеть, я тебе скажу. Марсель звал вырезатьсук подчистую, чтобы к утру ни одного не осталось, кричал: «Воры, где нашаслава!»... – Федор снова протянул Спартаку самокрутку. – Я уходил,видел, как к плацу сбегается оперчасть и режим. Думаю, миром сегодня незакончится. Мойку, кстати, тоже закололи. Кто – неизвестно...

«Марсель, кому еще», – вяло подумал Спартак.И вдруг решительно поднялся:

– Пошли.

Федор-Танкист поднимался с явной неохотой.

– Может, ну его, Спартак? Мало мы разве...

– Пошли, – перебил Спартак и двинулся по тропе междусараями...

У входа в третий барак сидели на корточках три фигуры, втемноте алели три папиросных огонька. Эти трое, наверное, рассуждали примернотак же, как Федор-Танкист – отсидеться в сторонке, поглядеть, что будет. А состороны плаца крики усиливались.

Обычно в это время в лагере стояла совершеннейшая тишина,без малейших признаков жизни. Спартак, кстати, любил идти по лагерю ночью вморозную зимнюю пору. В первую очередь, как раз из-за этой потрясающей тишины.Над головой торжественно молчало звездистое небо, под ногами хрустел снег,невольно охватывало умиротворение, и казалось, что все хорошее еще впереди.Путь от вошейбоки до барака превращался в одну из немногих приятностей лагернойжизни... Но сегодня романтические переживания отсутствовали напрочь – равно каки тишина.

Множились, становились громче истерические вопли, воплиболи, истошные предсмертные вопли. Спартак, а за ним и Федор невольно перешлина бег. Обогнули шестой барак и выбежали на плац...

И остановились как вкопанные.

– Твою мать, – прошептал Федор и почему-то потянулушанку с головы.

Все уже было кончено. «Или лучше сказать, вот теперь как развсе и начинается», – поправил себя Спартак. Но, как ни говори, какие словани подбирай, ничего уже не изменишь.

Утоптанный зековскими ногами снег на плацу был залит кровью.Ни в коем разе не в переносном смысле, а в самом что ни на есть прямом. Теменбыл снег от кровищи.