Первый в списке на похищение - Валерий Поволяев

Циклоп зашелся в крике, в следующий миг крик застрял у него в горле, закупорил дыхание, вместо крика раздалось страшное сплющенное сипение, икание, птичий клекот, Циклоп, плохо видя – очки он так и не сумел поднять, их засыпало стеклянными брызгами, – загородился от стрелявшего целой рукой, заскользил, заперебирал ногами по битому стеклу, стремясь лежа уехать из этой комнаты, спрятаться.

Это ему не удалось – парень в пятнистой форме выстрелил в третий раз: срабатывал жестокий закон «око за око» – раз Циклоп поднял оружие на его напарника, выстрелил в спецназовца, олицетворяющего власть, – Циклоп должен умереть. И никакие судьи с добрячками-прокурорами не помогут, не защитят Циклопа.

Пробка, возникшая в глотке у Циклопа, просалилась, протолкнулась внутрь сама по себе, он завизжал еще сильнее, Костик разобрал в его визге только одно слово «мама» и, не выдержав, заткнул себе уши. Человек в пятнистой форме выстрелил еще раз – в четвертый. Лицо его, прикрытое вязаной хлопчатобумажной маской, ничего, кроме холодного спокойствия и некой совершенно неземной сосредоточенности, не выражало. Он занимался только одним противником – Циклопом, на другого совершенно не обращал внимания, словно того вообще не существовало. У людей, штурмовавших сейчас квартиру Полины Евгеньевны Остаповой, были разработаны свои правила поведения.

Через несколько секунд в квартире оказалось еще чеверо крепких, размашистых в движениях парней в пятнистой форме.

Пятая пуля вообще вытолкнула Циклопа из комнаты – он, собственно, и хотел ее покинуть – Циклоп вскрикнул напоследок и умолк, и будто бы и не было его на белом свете.

Дверь квартиры вышибли двумя тяжелыми ударами кувалды – бил один человек, вразмашку, изо всей силы второй прикрывал его щитом. Рокфор, метнувшийся было к двери – своего напарника Циклопа он бросил, не стал даже ввязываться в перестрелку, – кинулся назад, закричал что-то невнятно, зарычал, выстрелил в человека, оказавшегося у него на пути, тот согнулся и вместо того, чтобы выстрелить ответно, ударил Рокфора кулаком по лицу, Рокфор крутанулся на одной ноге, удержался, выплюнул два выбитых зуба:

– А-а-а! – опять закричал Костик. Ему было страшно, очень страшно.

Рокфор дважды выстрелил в того, кто ударил его кулаком, одна пуля со сверком черкнула по рванине бронежилета – соприкоснулась с оголенным металлом, от нее задымилась, загорелась ткань, вторая вонзилась ему прямо в лицо, в центр переносицы, вдавила нос в голову, череп у спецназовца вспух, лопнул. Над головой, словно кукурузная вата, вскипел мозг.

– А-а-а! – продолжал кричать Костик. Он видел все это в кино, восхищался тем, как хорошие герои убивали плохих, аплодировал ловкой стрельбе и драке, но никак не думал, что это так страшно.

Рокфор уложил человека в пятнистой форме наповал – тот со скособоченной, лишенной черепа головой грохнулся спиной на осколки стекла, проскользил по полу, оставляя за собой длинный кровяной след, кулем сложился у стены и затих.

В это время в Рокфора выстрелили сразу с двух сторон: худой, прикрытый щитом боец, вломившийся в дверь, вооруженный короткоствольным, похожим на пистолет автоматом, и один из пятнистых, спустившихся с крыши – коротконогий плечистый боец в защитно-зеленой маске, с грохотом впрыгнувший в окно. Он не стал разбираться кто есть кто, он почти инстинктивно стрелял по человеку с оружием – он вообще бы стрелял по любому, кто не был одет в пятнистую форму, но держал в руке пистолет или нож, у него был приказ, он четко выполнял его и в плен этих люди – для суда, для следствия – не брал. Рокфор был обречен, его ожидала участь Циклопа, уйти живым с этой страшной квартиры у Рокфора не было ни одного шанса.

Единственное что – боец хватал сам себя за руку, если под дулом автомата оказывался ребенок – сегодня он пришел спасать ребенка, а не убивать его.

Над головой Костика в стену впилась пуля, обсыпала крошкой, он, перестав кричать, повалился на спину, как можно сильнее вжался в тахту, стремясь стать плоским, сохраниться, но это ему не удавалось, и он закричал снова. Комната уже была полна дыма, вони, Рокфор, до того как его буквально пополам располосовала автоматная очередь, успел еще один раз выстрелить, в следующий миг сразу несколько пуль выбили у него из руки пистолет, отшибли два пальца, и они, окровяненные, скрюченные, ударившись о потолок, свалились на верхушку шкафа. Рокфор зарычал, завыл яростно, но тут же по этому загнанному злому рычанью прошлась автоматная очередь. Пули будто бы шлепали по мокрому, растворялись в Рокфоре, тонули, как в болотной жиже, куртка, в которую он был одет, разлетелась в разные стороны сырыми окровавленными клочьями, Рокфор провернулся несколько раз вокруг самого себя, словно бы свиваясь в страшный мясной кокон, и растянулся на полу.

– Все, – произнес кто-то властно, – их было только двое.

– Странное дело, вооружены оказались слабо, у них даже автоматов не было.

– Видать, хозяин запретил… Или кто там у них – хозяйка?

– Мальчик жив?

– Жив, с ним все в порядке. А вот Родин, майор с Петровки, погиб. Не повезло мужику. Пуля попала прямо в голову.

– Дурак майор! Говорил же ему – не лезь не в свое дело! Нет, полез. И вот тебе результат, – проговорил человек с властным голосом, в голосе, кроме властности, прозвучало еще и равнодушное сожаление, – это был командир группы спецназа. – Опять начальство шею пилить будет. А за что, спрашивается? Еще потери есть?

– Нет. В Петрова первый качок, который начал стрелять, три пули вогнал – и все в бронежилет. Хоть бы хны Петрову: прокашлялся и уже готов снова в драку.

– Повезло Петрову, – спокойно и чуть завидующе произнес командир, – но в следующий раз может и не повезти. Мальчишку – в одеяло и в машину, трупы после визита следователей – в морг… В общем, сами все без меня знаете, – командир стянул с лица повязку, повернулся к Костику: – Ну что, дружок, перепугался?

Костик поднялся на тахте и заплакал – слишком многое выпало на его долю, растер слезы кулаками по щекам.

– Не плачь, – сказал ему командир. Без повязки у него оказалось очень доброе и простое, совершенно крестьянское губастое лицо. – Я все понимаю, дружок… Скоро ты будешь у папы с мамой. Все, твои мучения кончились.

– М-мне с-страшно, – захлебываясь, глотая вместе со слезами слова, буквы, давясь воздухом, пробормотал Костик, – м-мне о-очень страшно.

– Все, все, малыш, не надо лить соленую воду… Ты же ведь знаешь, слезы – это обычная соленая вода, – командир не знал, как утешить Костика, чем отвлечь его – то ли автомат дать поиграть, то ли гранату – ребристую, похожую на маленький ананас, в клетках-дольках Ф-1, то ли сказку рассказать, не выдержал и прикрикнул на Костика: – Хватит! Ну, кому говорю!

Операция по освобождению Костика Белозерцева завершилась.

21 сентября, четверг, 16 час. 35 мин.

Высторобец понимал, что сейчас ему лучше всего исчезнуть. На неделю, на две, на месяц. Завалиться в берлогу, лечь на дно, купить билет на пароход и уплыть в Астрахань, в тамошних ериках поставить себе шалаш и под видом беспечного отпускника, ловящего последнее летнее тепло, провести месяца полтора у воды, поесть дынь и рыбы, черной икры, позагорать, поохотиться на уток, потом сняться и по Каспию переместиться в Баку, поскольку для поездок туда пока не надо никаких виз, из Баку переместиться в Одессу, из Одессы в Сочи и уж потом, когда все перемелется, забудется, вернуться в Москву.