Одна жизнь – два мира - Нина Алексеева

Как же мог глава правительства две недели спокойно спать, есть, дышать, когда столько миллионов за это время уже погибло? Когда страна уже утопала в крови? Когда:

14 июля немцы были уже в Луге под Ленинградом;

16 июля немцы захватили Смоленск;

30 августа немцы захватили станцию Мга и прервали железнодорожное сообщение с Ленинградом;

8 сентября захватили Шлиссельбург и замкнули кольцо блокады.

И даже его появление на Красной площади на трибуне во время парада 7 ноября 1941 года не очень подняло его авторитет в рядах Красной армии.

Я помню, как в марте 1942 года вечером к нам постучался военный и спросил, может ли он вместе со своими товарищами переждать у нас комендантский час. Их было четверо, прямо с передовых, навидавшихся уже всяких фронтовых страстей, они были сыты ими по горло. Я приготовила им горячий ужин из того мизерного пайка, который мы получали, ребята поужинали, чуточку выпили и, слово за слово, разговорились. Тот первый военный, который зашел попросить переждать комендантский час, оказывается, до армии был шофером у нашего родственника, у которого мы тоже очутились ввиду разграбления нашей квартиры. Разговор зашел о нашумевшей в это время, только что исполненной 7-й симфонии Шостаковича. И один из них, видно, не очень большой любитель Шостаковича, сказал:

— Хорошо было бы сослать Сталина на Северный полюс, и пусть бы он там сидел и слушал 7-ю симфонию Шостаковича.

Другой сказал, что неплохо было бы просто посадить его в клетку и отправить вверх по проспекту Горького. Тогда вмешался третий:

— Зачем ребята так далеко и так сложно, я бы просто открыл ворота Кремля и выпустил его прямо на улицу и посмотрел, как далеко он дошел бы.

Подготовка к вторжению продолжалась долго, и германские войска, сосредоточенные на русских рубежах, готовы были к вторжению в любое время в течение полугода.

По мнению Черчилля, ход всех этих событий якобы даже спас Москву.

Если об этом толковали по всей Европе, как же мы «проворонили» то, что стоило нам больше 35 миллионов убитых, миллионов искалеченных, разбитых человеческих жизней?

Как же наше правительство, что, они все оглохли, ослепли, ничего не знали, ничего не слышали, ничего не видели? И это, опять же, страшный результат уничтожения Сталиным наших лучших, опытнейших агентов, нашей внешней разведки и замена их молодыми неучами.

И когда грянула 2-я Мировая война, мой брат, и не только он, а миллионы, миллионы таких же, как он, юношей, подавив боль и обиду на сталинские злодеяния, ушли на фронт — защищать наше Отечество. Мой брат пошел в армию добровольно, отказавшись от брони. Он принимал участие в партизанском движении в тылу врага. В течение полугода, в жестоких боях с немцами под Ленинградом, был дважды ранен.

После долгожданной речи Сталина зашел с женой друг моего детства, еще с Украины, один из маминых питомцев детского дома для беспризорных. Сейчас он был одним из инструкторов Московского комитета партии.

Протягивая руки для пожатия, они в один голос произнесли:

— Поздравляем, поздравляем с высоким родством.

— Да что вы, белены, что ли, все объелись, на работе поздравляют и вы тоже.

— Да как же? Надо было ожидать, пока Гитлер обрушится на нас, чтобы весь народ узнал, что мы все «братья и сестры» не кому-нибудь, а самому Сталину.

— Ведь ты тоже винтик этой маши… — я не успела закончить, как Виктор вскипел.

— Ты брось мне глаза этим колоть, я бы все это послал к чертовой бабушке и обменялся бы своим положением с дворником, чтобы моя Ксения имела возможность спокойно спать, а мои дети не находились бы под страхом лишиться отца. Где лучшие люди нашей страны, которые, не щадя своей жизни, отдали все свои силы для блага страны, где они теперь? Нашли свой конец в тюрьмах, в лагерях, сталинским солнцем согретые. Ты что думаешь, я совсем стал идиотом, ничего не помню? Квартирой из двух комнат с ванной и бутылкой молока, которого не имеют другие дети, меня не купишь! Я не работаю за подачку, которую получаю, как вор, в закрытом распределителе. Я прекрасно знаю, что для народа я ничего реального не могу сделать. Но я хотя бы понимаю, чего он хочет и, что могу, то делаю по мере сил. Я знаю, что это равносильно капле влаги на голодную степь. Но от того, что я уйду, людям легче не станет, так как мое место займет другой, может быть, в сто раз хуже меня.

— Ну, хватит Виктор, я пошутила, я тебя очень хорошо понимаю.

Виктор пришел с нами попрощаться, он уходил в ополчение. Ксеня расплакалась, Виктор старался быть бодрым.

Пришел Кирилл:

— Вот как хорошо, ты не одна, — и, целуя меня и Ксеню, заметил Виктору: — А вот давать плакать женщинам в своем присутствии — это совсем не хорошо с твоей стороны.

— Да мы так, потихоньку вспомнили радости юношеских лет, а они… А ты пришел как раз кстати, мы уже уходить собирались. У меня правда пропуск есть, а Ксении может позже конвой потребуется.

Кирилл зашел в комнату к детям и, вернувшись, предложил:

— Ну вот, теперь попьем чайку, мне тоже к двенадцати часам нужно быть на работе. Мы все теперь на военном положении, нам даже раскладушки в кабинеты притащили.

Сели за стол, мужчины налили рюмки и, чокаясь, кивнули в нашу сторону: «Ваше здоровье». Вторую рюмку выпили за счастливое окончание войны и за счастливую встречу вновь за этим столом, которой не суждено было состояться.

Кирилл сообщил, что его брат Дося также уходит в ополчение.

— Досю в ополчение?! Да он же в жизни винтовку в руках не держал, да еще с его зрением. Ведь он без очков беспомощен, как младенец, — удивленно воскликнула я, хотя знала, как это все происходит.

Мы решили пойти с ним попрощаться.

У нас в институте была та же картина…

— А учеба, научные работы, диссертации? — растерянно спрашивали профессора.

— О какой учебе может идти речь, когда страна находится на военном положении! Кому нужны звания, дипломы? Мы все это создадим, когда победа будет в наших руках. Давайте приступим к делу.

И пошли всех вызывать по очереди и записывать в ополчение.

Так шли научные сотрудники, аспиранты, кандидаты технических наук и доктора. Шли члены партии, кандидаты, комсомольцы, беспартийные.

На следующий день к семи часам утра все были на сборном пункте на Большой Полянке во дворе бывшей церкви.

В институте по безмолвным опустевшим лабораториям прохаживались престарелые профессора. Прошел профессор Ванюков, седой, как лунь, плотный, коренастый, как мужик, снятый с вологодской телеги. Он горячо любил свою кафедру и хороших, толковых студентов. Им всегда он помогал и в учебе, и в беде. Многие из ушедших в ополчение помнили, как он приходил навестить их во время болезни, приносил всегда что-нибудь съестное и незаметно, как бы невзначай, оставлял несколько рублей.