Одна жизнь – два мира - Нина Алексеева

Немцы двигались без остановки, молниеносно захватили Латвию, Литву, Эстонию, Польшу, Бессарабию. Бои уже шли в Белоруссии, на Украине. Народ встречал немцев хлебом-солью. Растерянность была такая, что казалось, армия не отступает, а в панике бежит. Им доставались аэродромы, на которых наши отступающие войска не успевали завести моторы. Танки, боеприпасы, артиллерия и транспорт в полной неприкосновенности переходили к немцам в руки.

А от населения требовали не оставлять противнику ни килограмма хлеба, ни литра горючего. Все уничтожить. Тогда как Сталин два года подряд до войны, эшелон за эшелоном, отправлял, наше добро «другу Гитлеру». Он обеспечил его полностью, на всю войну, продовольствием и горючим, а на железнодорожных станциях еще стояли наши неразгруженные составы.

В это же самое время в городе Ленинграде были уничтожены, разбомблены и сожжены Бадаевские продовольственные склады (говорили, что по улицам тогда текли потоки сахарной патоки), не то немцами во время первых массированных налетов вражеской авиации на Ленинград, не то своими из боязни, что они попадут к немцам. А во время блокады Ленинграда от голода погибли миллионы ее жителей.

Вскоре был издан указ Московского совета об эвакуации предприятий, учреждений, населения и, в первую очередь, детей.

И сразу началась поспешная, лихорадочная эвакуация. Учреждения, предприятия были отправлены за Волгу — в Куйбышев, в Свердловск, в Челябинскую область, Среднюю Азию, Сибирь — с рабочими, и иногда с их семьями.

Как только вышло постановление о немедленной эвакуации в организованном порядке детей школьного и дошкольного возраста, матери со вздохами, горькими слезами и тяжелым чувством вынужденной разлуки начали собирать детей в дорогу. Плакали маленькие дети, их успокаивали плачущие матери. А для тех, кто был постарше, еще не вполне осознавших весь ужас происходящего, это была прогулка, путешествие, вроде как поездка в детские летние лагеря.

Уехали. Стало меньше слышно детского шума, детского смеха во дворе, все как будто осиротело. Женщины из комитета по эвакуации не успокаивались и, встретив меня, настаивали:

— Нина Ивановна, вы своих детей еще не отправили, у нас есть распоряжение всех детей эвакуировать.

— Мои ведь маленькие, не школьного возраста. Увезу я их сама, — оправдывалась я.

— Это значения не имеет, завтра к шести часам утра приведите их на площадку, там будут все, кто еще не уехал. Как только ребят эвакуируем, у матерей развяжутся руки, а во время войны все свободные люди нужны.

Я сама знала, что во время войны важно было иметь свободные руки для оборонительных работ. Освободившихся женщин немедленно отправляли копать окопы и строить оборонительные заграждения вокруг Москвы.

— А куда вы увозите детвору? — поинтересовалась я.

— Как куда, в Можайск, Волоколамск, Загорск, недалеко от Москвы — бодро ответили мне организаторы эвакуации детей.

— Да вы что, с умом? Отправляете детей навстречу фронту! — не выдержала я. — Ведь любой вражеский самолет, не прорвавшийся к Москве, сбросит свои бомбы на головы наших детей. Вы думаете, немцы остановятся, если мы заградительные отряды из детских голов им устроим?

Члены комиссии на меня взглянули с удивлением. «А ведь и правда, — произнес кто-то, — а нам и в голову не пришло».

— Так вот, мои дорогие товарищи, я своих детей туда не отправлю, — категорически заявила я — и тех, кого вы уже отправили туда, постарайтесь скорее вернуть.

— Мы же не по своей инициативе, мы отправили детей, куда нам было приказано.

Прошло несколько напряженных дней. Комиссия по эвакуации не унималась, ходили за мной по пятам, сама я уехать не могла, и детей эвакуировать в намеченные пункты рука не поднималась.

Но вот, возвращаясь как-то с работы, меня поразило обилие детей во дворе.

У крыльца стояла девочка, мать которой так горько плакала, причитая: «Увидимся ли»?

— Откуда вы? Как вы приехали? Что же ты плачешь?

— Немец, как начал бомбить, как начал бомбить, так страшно. Самолеты летят низко-низко, гудят и бомбы бросают. А мамы дома нет, — еще горше расплакалась девочка.

— Ну, успокойся, детка, пойдем маму искать.

Пришли в домоуправление.

— Вот девочка вернулась из эвакуации, где мать ее?

Там все уже знали о случившемся. Учителя бегали, ругались:

— Мы просто не знали, как выбраться оттуда, там еще много детей осталось, все плачут, спрятаться негде, а «он» летает днем и ночью.

— Зачем же детей вы туда потащили?

— Куда нам приказано было, туда мы их и отправили, — оправдывались снова отправители.

Порылись в книгах.

— Да мать этой девочки эвакуировалась, куда — здесь не отмечено, муж ее выбыл в РККА.

— Так что же делать? — возмутилась я. — Девочка здесь, отец в армии, а мать не известно куда направлена. Как же она адреса не оставила?

Вошла учительница, на чем свет стоит костерит головотяпов, которые отправили чуть не под Смоленск детей:

— Днем и ночью немцы летают, бомбят, выбраться невозможно, транспорта нет, а здесь их родные почти все разъехались. Кто отвечает за детей? Толку нигде не добьешься!

Действительно, была жуткая неразбериха, но все-таки отправить детей в том направлении, куда изо всех сил стремились попасть немцы — надо было иметь голову на плечах. Значит, тот, кто давал эти распоряжения, тоже думал, что так далеко немцы не дойдут или вообще ничего не думал своей пустой башкой.

Учительница мне понравилась, я передала девочку на ее попечение.

До начала бомбежек объявили по радио, что все окна должны быть крест-накрест заклеены бумажными полосками. Все послушно это выполнили. Через несколько дней объявили, что бумага испытания не выдержала. Окна необходимо оклеить тканью. Сняли бумагу, наклеили полоски старых простынь. Комиссия все проверила, поставила у каждой квартиры крестик. Не прошло и нескольких дней, как по радио дали новую инструкцию и приказали всем точно исполнить ее. Наклеить надо было не белые, а темные полосы. Опять хозяйки повисли на окнах, отдирали белые, окунали в черную или в синюю краску. Приходила комиссия, проверяла и ставила крестики.

Приблизительно через месяц начались настоящие воздушные налеты. До этого были только «учебные» или, как мы их называли, «ложные» тревоги.

Как только рано утром или вечером раздавался сигнал воздушной тревоги, все должны были спуститься в бомбоубежища, наскоро созданные в подвальных этажах домов. Самым надежным из всех существовавших в городе бомбоубежищ было метро. Кто жил вблизи метро, прятался там. Но там не хватало места для всех желающих — и в первую очередь туда пускали женщин и детей.