Петр Николаевич Дурново. Русский Нострадамус - Анатолий Бородин

Признавая за собою и другими право удовлетворять те или иные нужды евреев в нарушение закона[877], П. Н. Дурново категорически возражал против законодательной отмены даже отдельных ограничений евреев, не говоря уж о введении еврейского равноправия[878]. Когда И. И. Толстой предложил Совету министров «отменить все особые правила, ограничивающие права евреев при поступлении в высшие учебные заведения ведомства Министерства народного просвещения», П. Н. Дурново, А. А. Бирилев и М. Г. Акимов были решительно против, находя «огульное» решение вопроса «капитальною ошибкою» (неизвестно, как отнесется к еврейскому вопросу Государственная дума, поднимется буря «негодования в широких кругах и поведет к новым серьезным беспорядкам», евреев вряд ли успокоит, а еврейское влияние в русской студенческой среде усилит, затруднит доступ в высшие учебные заведения для русских) и рекомендуя «придерживаться прежних по сему делу правил». Имелось в виду предоставленное Комитетом министров в 1886 г. министру народного просвещения право «принимать частные меры к ограничению приема евреев в учебные заведения». Преимущество такого порядка, по мысли П. Н. Дурново и др., состояло в том, что правительство сохраняло «необходимый в столь спорном вопросе простор»[879].

Такая позиция П. Н. Дурново (и его единомышленников) определялась следующими обстоятельствами.

Собственно еврейский вопрос не составлял для правительства особой сложности его разрешить, если бы не был, в представлениях тогдашней российской элиты, частью действительно сложного и грозного вопроса о революции.

На секретном заседании Совета министров на квартире И. Л. Горемыкина 1 июня 1906 г. по вопросу о борьбе с революционным движением П. М. фон Кауфман говорил: «В заключение я позволю себе повторить те общие соображения, которые я уже высказывал не раз, в объяснение причин и последствий охватившей ныне Россию смуты. Я держусь того убеждения, что наша смута – эпизод той же великой революции, которая началась в 1789 г. во Франции, повторилась в 1830 г., перешла в 1848 г. на остальную Европу и ныне разразилась у нас. Как в Европе, так и у нас основная причина (одно слово неразборчиво. – А. Б.) одна и та же: стремление еврейского всемирного союза, слившегося со всемирною масонскою организацией, добиться гражданских и политических прав для евреев, а через них – подчинить Россию верховенству еврейского синдиката капиталистов, как ему уже подчинены все государства и народы Европы. Думаю, что общей судьбы и нам не миновать. Завоевание России этою силою могло бы быть отсрочено и надолго, если бы взрывом патриотизма и чувства национального достоинства мог быть дан наседающему врагу дружный отпор всем народом, но за два последних года я убедился, что русский патриотизм притупился, чувство национальной гордости исчезло, космополитизм пустил в интеллигентных классах глубокие корни, а в массе развился индифферентизм. При таких условиях, кажется, самым благоразумным было бы признать существование той силы, о которой я говорю, фактом и войти с ним в сношения de puissance a` puissance[880], чтобы договориться. Пока мы находимся в том положении, в котором была наша армия после потери Ляояна. Нужен ли нам удар Цусимы и Мукдена, чтоб заговорить о мире. Условия тогда будут другие. Полученным покоем мы должны воспользоваться для самоукрепления, а когда окрепнем – стряхнуть с себя наносные путы будет не трудно».

«После заседания, – делает примечание П. М. Кауфман, – в котором Гор[емыкин] ни звуком не отозвался на мои слова, он с глазу на глаз сказал мне, что ему довелось в Париже лично познакомиться с некоторыми видными представителями всемирного еврейского союза (масонского) и что в существе мое представление о значении этого союза и его целях верно, но что почвы для соглашения с ним у нас нет, ибо если бы правительство согласилось на объявление равноправия евреев, то народ начал бы их вырезать. Я ему ответил, что я сам в этом убежден, но с тем ограничением, что резня вспыхнула бы лишь в черте оседлости и то не везде: в Польше и Бессарабии этого бы не произошло, но именно в виду такой перспективы и следовало бы объявить равноправие, ибо тогда сами евреи завопили бы, что его не надо. В таком случае вопрос оказался бы исчерпанным надолго: ограничения оказались бы для евреев спасительною бронею. Г[оремыкин] со мною согласился, но предложить это героическое средство не решился»[881].

Дело было не только и не столько в участии евреев в революции (хотя и это не было мелочью[882]), сколько в ее финансовом обеспечении. Активная финансовая поддержка революционного движения в России зарубежными евреями не была тайной для русской политической полиции. Две попытки «сговора русского императорского правительства с иностранным еврейством о прекращении им поддержки революционного движения в России» при Александре III и Николае II провалились. «Слишком поздно и никогда с Романовыми», – был ответ еврейских банкиров[883].