Призрак - Ю Несбе

Трульс медленно покачал головой.

— Я не думаю, что это была накладка.

— Да?

— Я думаю, кто-то намеренно отправил меня туда.

— Считаешь, кто-то хотел тебя разыграть?

— Да, разыграть меня, — сказал Трульс и поймал взгляд Микаэля, но не обнаружил ни малейших признаков понимания. Неужели он ошибся? Трульс сглотнул: — И я подумал, что ты можешь что-нибудь об этом знать, что ты участвовал во всем этом.

— Я? — Микаэль откинул голову назад и громко рассмеялся.

Трульс заглянул в его пасть и вспомнил, как Микаэль всегда возвращался от школьного зубного врача без единой пломбы. Даже у Кариуса и Бактериуса[63]не было над ним власти.

— Хотел бы я в этом поучаствовать! — хохотал Микаэль. — Слушай, а они что, уложили тебя лицом на пол и надели браслеты?

Трульс посмотрел на Микаэля. Значит, он ошибся. Поэтому он рассмеялся вместе с ним. Не столько от облегчения, сколько оттого, что представил, как на нем сидят двое полицейских, и от заразительного хохота Микаэля, который всегда приглашал его посмеяться вместе. Нет, приказывал смеяться. А еще он окружал его заботой, согревал, делал частью чего-то большего, членом дуэта, состоящего из него и Микаэля Бельмана. Друзья. Он услышал собственный хрюкающий смех, поскольку Микаэль перестал хохотать и лицо его приобрело задумчивое выражение:

— Неужели ты действительно думал, что я в этом участвовал, Трульс?

Трульс с улыбкой посмотрел на него. Подумал о том, как Дубай вышел именно на него, подумал о задержанном парнишке, которого Трульс избил до слепоты, о том, кто мог рассказать Дубаю об этом случае. Подумал о крови, которую криминалисты обнаружили под ногтем Густо на улице Хаусманна, об образце крови, который Трульс уничтожил до того, как его отправили на анализ ДНК. Однако частичку этого образца он на всякий случай сохранил. Именно такие доказательства в один дождливый день могут стать бесценными. А поскольку дождь совершенно очевидно уже начался, сегодняшним утром он съездил в Институт судебной медицины и отвез образец. И получил ответ прямо перед тем, как явился сюда. Предварительные результаты указывали на то, что кровь из его образца совпадает с кровью и фрагментами ногтей, полученными несколько дней назад от Беаты Лённ, разве они об этом не говорили у себя в управлении? Трульс извинился и положил трубку. Поразмыслил над ответом, который гласил, что кровь и фрагменты ногтей, взятые у Густо Ханссена, принадлежали Микаэлю Бельману.

Микаэль и Густо.

Микаэль и Рудольф Асаев.

Пальцы Трульса скользнули к узлу галстука. Завязывать галстук, черт возьми, его учил не отец, тот и свой-то завязать не мог. Этому его научил Микаэль, когда они собирались на школьный выпускной. Он показал Трульсу простой виндзорский узел, а когда Трульс спросил, почему узел на галстуке Микаэля намного толще, он ответил, что у него завязан двойной виндзорский узел, но он не пойдет Трульсу.

Микаэль не отводил от него взгляда. Он все еще ждал ответа на свой вопрос. Почему Трульс думал, что Микаэль участвовал в розыгрыше.

Участвовал в принятии решения устранить его вместе с Харри Холе в «Леоне».

В дверь позвонили, но Микаэль не пошевелился.

Трульс сделал вид, что чешет лоб, на самом деле утирая пот.

— Действительно, почему я так решил? — сказал он и услышал собственный нервный хрюкающий смех. — Просто одна мысль. Забудь.

Лестница трещала от шагов Стейна Ханссена. Он знал каждую ступеньку и мог предсказать каждый жалобный скрип. Он остановился на лестничной площадке. Постучал в дверь.

— Войдите, — раздалось из-за нее.

Стейн Ханссен вошел.

Первое, что он увидел, был чемодан.

— Вещи собраны? — спросил он.

Его собеседница кивнула.

— Паспорт нашла?

— Да.

— Я заказал такси в аэропорт.

— Я поеду.

— Хорошо.

Стейн огляделся. Потом осмотрел другие комнаты. Попрощался. Сказал им, что больше не вернется.

И прислушался к эху своего детства. Ободряющий голос папы. Успокаивающий голос мамы. Полный энтузиазма голос Густо. Радостный голос Ирены. Единственный голос, которого он не слышал, — это его собственный. Обычно он помалкивал.

— Стейн…

Ирена держала в руке фотографию. Стейн знал, что на ней изображено, — сестра повесила ее над кроватью тем же вечером, когда ее привез адвокат Симонсен. На ней была она с Густо и Олегом.

— Да?

— Тебе когда-нибудь хотелось убить Густо?

Стейн не ответил. Вспомнил тот самый вечер.

Густо позвонил ему и сказал, что знает, где находится Ирена.

Он побежал на улицу Хаусманна. А когда прибежал, то увидел полицейские машины. Собравшиеся вокруг люди говорили, что парня из квартиры убили, застрелили. Он почувствовал возбуждение, почти радостное. А потом испытал шок. Горе. Да, он весьма своеобразно грустил о Густо. И одновременно его смерть давала надежду, что у Ирены в конце концов все наладится. Эта надежда, конечно, ушла, когда он постепенно осознал, что со смертью Густо он, напротив, утратил последнюю возможность найти ее.

Она была бледной. Абстиненция. Будет непросто. Но они справятся. Справятся вместе.

— Ну что, мы…

— Да, — ответила она и открыла ящик прикроватной тумбочки.

Посмотрела на фотографию. Быстро коснулась ее губами и убрала в ящик изображением вниз.

Харри услышал, как открывается дверь.

Он сидел в темноте и не шевелился. Слушал, как другой человек шагает по полу гостиной. Увидел движение у матрацев. Блеск стальной проволоки, попавшей в луч света уличного фонаря. Шаги исчезли в кухне, а потом зажегся свет.

Харри поднялся и прошел следом.

Встал в дверях, наблюдая, как другой человек стоит на коленях перед крысиной норой и дрожащими руками открывает мешок. Раскладывает вещи в ряд. Шприц, резиновый ремень, ложка, зажигалка, пистолет. Пакетики со «скрипкой».

Дверной косяк скрипнул, когда Харри перенес вес тела с одной ноги на другую, но второй человек не замечал его, продолжая свою судорожную деятельность.

Харри знал, что у того начинается ломка. Что мозг его сосредоточен на одном. Он кашлянул.

Другой затих. Плечи поднялись вверх, но он не оглянулся. Так и продолжал сидеть без движения, склонив голову и глядя на свою нычку. Не поворачиваясь.

— Я так и думал, — сказал Харри. — Что сначала ты придешь сюда. Ты посчитал, что теперь это безопасно.

Второй по-прежнему не шевелился.