Королевский лес. Роман об Англии - Эдвард Резерфорд

Но, даже терпя поражение, король Карл не вел себя честно со своими противниками. Терпение Лайла истощил разгром короля в последнем сражении при Нейзби. Захваченные документы не оставляли сомнений в том, что Карл, если бы смог, привел бы войска из Ирландии или католической Франции усмирять свой народ. «Как можно верить, что он заодно не восстановит в Англии и папизм?» – спросил Лайл. А когда его вместе с другими чиновниками послали на переговоры с Карлом на остров Уайт, где короля держали перед переправкой в Херст-Касл, Лайл окончательно понял, с каким человеком имеет дело. «Он скажет что угодно, будет тянуть время, так как считает, что правит по божественному праву и потому вообще ничего нам не должен. Он такой же, как его бабка Мария, королева Шотландии: будет плести интриги, пока ему не снесут голову».

Но в этом, конечно, заключалась проблема. Именно это волновало Алису и многих ей подобных. Именно это явилось ныне причиной раскола между многими парламентариями, желавшими компромисса, и более суровыми военными под началом Кромвеля, которые считали, что король должен умереть. Как можно казнить короля, Божьего помазанника? Такого еще не бывало. Что это означает? К чему приведет?

Довольно странно, но как раз потому, что Джон Лайл был юристом, он понял: разобраться с королем по закону невозможно.

В действительности конституция Англии была весьма расплывчата. Политика при жизни каждого поколения определялась не только старинным общим правом, обычаями, прецедентами, но и богатством и влиятельностью заинтересованных сторон. Когда почти четыре века назад, в правление Эдуарда I, парламент заявил, что с ним необходимо считаться, парламент был прав. Когда король сказал, что может созывать и распускать парламент, как ему заблагорассудится, он тоже был прав. Когда парламент, занявшись поиском авторитетных письменных источников, обратился к Великой хартии вольностей, то был не совсем прав, поскольку этот документ представлял собой соглашение между королем Иоанном и мятежными баронами от 1215 года, которое папа римский признал незаконным. С другой стороны, из Великой хартии вольностей следовало, что короли обязаны править в согласии с традициями и законом, а этого ранее никто и никогда не отрицал. Даже плохой король Иоанн ни разу не претендовал на божественное право и счел бы такую идею весьма смехотворной. Когда парламент, сражаясь с министрами Карла, раскопал средневековую форму импичмента, о которой не вспоминали веками, закон был на стороне парламента. А вот когда незадолго до начала Гражданской войны парламент заявил, что имеет право налагать вето на выбор королем министров и командовать армией, он не имел на то законных оснований.

Но к концу дня все это показалось Лайлу не важным. «Неужели ты не понимаешь, – растолковывал Джон Алисе, – что король занял позицию, с которой его невозможно сдвинуть законным путем. Он называет себя Божественным источником закона. Таким образом, если ему не по нраву какие-то действия парламента, то они незаконны. Кромвель хочет его судить. Отлично! Король заявит, что суд незаконный. И многие поколеблются и смутятся. – Острый юридический ум Лайла предвидел все это с предельной ясностью. – Это замкнутый круг. Он может тянуться до второго пришествия. Этому не будет конца».

Но нарушить закон и традиции тоже опасно. Одно дело сместить несносного короля, но совсем другое – казнить короля. Что возникнет на его месте? Многие парламентарии были джентльменами с собственностью. Им хотелось порядка; они приветствовали протестантизм, желательно без епископов короля Карла, но жаждали порядка, общественного и религиозного. Однако многие в армии, а также граждане более низкого положения начали поговаривать о чем-то ином. Эти индепенденты[15] хотели полной свободы выбора вероисповедания для каждого прихода – конечно, если речь идет о протестантизме. Еще тревожнее: партия левеллеров[16] в армии желала общей демократии, избирательного права для всех мужчин и, возможно, даже отмены частной собственности. Поэтому неудивительно, что парламентарии-джентльмены колебались и надеялись договориться с королем.

До момента, наступившего две недели назад. Тогда армия наконец нанесла удар. Полковник Томас Прайд промаршировал в парламент и арестовал всех, кто не желал сотрудничать с военными. Это был простой государственный переворот, при котором тактично не присутствовал Кромвель и который назвали чисткой Прайда.

– Как по-твоему, – спросила с улыбкой Алиса, – этот полковник Прайд имеет какое-то отношение к нашим Прайдам здесь, в Нью-Форесте?

– Может быть.

– Я так и вижу, как Стивен Прайд арестовывает членов парламента, – усмехнулась она. – Он бы отлично справился.

Но это был последний раз, когда ей удалось взглянуть на происходящее с забавной стороны. По мере того как заканчивался декабрь и близилось время перевода Карла из маленького форта на берегу Нью-Фореста в другое место, Алиса все сильнее мрачнела.

– Все решат, что судить собираются тебя или меня, – раздраженно заметил Лайл, но это не помогло.

Хуже сделалось, когда он лично услышал, как несколько видных адвокатов, занявших сторону парламента, тайком самоустранялись от процесса. «Кромвелю нужны юристы, вот он тебя и зовет», – сказала Алиса, и он понял, что по сути она права.

Так что же произойдет, если он не поедет в Лондон? Скажется больным и останется в Нью-Форесте? Возьмет ли его Кромвель под арест? Нет. Ничего не случится. Его оставят в покое. Но если ему нужны какие-то должности и милости от нового режима, то об этом можно будет забыть.

Значит, дело в честолюбии. Она была права. Это амбиции влекли его на суд над королем.

И совесть тоже, будь она проклята! – подумал он злобно. Он поедет, так как понимает, что дело должно быть сделано, а он тот, кому оно по плечу. Стало быть, и совесть.

И честолюбие.

В данный момент король поворачивал в конце прибрежной полосы. Через несколько секунд отряд скрылся из виду. Медленно, нехотя Джон Лайл тоже повернул и поехал обратно к дому. За последние десять лет они с Алисой приобрели несколько домов. Они жили в Лондоне и Винчестере, на острове Уайт, где он занимался восстановлением собственных семейных поместий, в Мойлс-Корте в долине Эйвона или в любимом Альбион-Хаусе Алисы. И сейчас, в канун Рождества, они находились в Альбион-Хаусе.

Что он скажет, когда вернется?

Он думал, что, возможно, жена еще спит, но она ждала его на холоде у открытой двери, по-прежнему в ночном одеянии, но, слава Богу, укуталась. Неужели так и простояла там с его ухода? Джон испытал укол боли, нахлынула волна нежности. У Алисы были красные глаза. Он спешился и подошел к ней.