Жизнь Бальзака - Грэм Робб

Размышления на психиатрические темы, которые Бальзак развивал в письме к доктору Моро (они одновременно и далеко позади, и далеко впереди своего времени), свидетельствуют об огромном количестве идей, которые он втискивал в тесные пространства, отведенные себе для литературного труда в те годы. Кстати, любопытно, что в редкие минуты досуга он возвращался к предубеждениям своей юности. Его вдохновенные и своеобразные трактаты о моде, стимуляторах и походке могли дополниться многими другими. Довольно просто представить, как могла бы продолжиться его жизнь и какое применение он нашел бы своему разуму. В отличие от некоторых своих читателей Бальзак не считал, что, полюбив Эвелину, он многим пожертвовал. Через четыре месяца после отъезда из Италии он совершил такое же путешествие в обратном порядке, чтобы встретиться с возлюбленной в Риме, где в апреле 1846 г. у него состоялась короткая аудиенция с папой. Очевидно, Бальзак считал ее частью туристической поездки: он поцеловал «туфлю иерарха» и попросил благословить четки для его матери1054. Весной того года влюбленные пересекли Альпы и посетили Солотурн, Женеву, Берн и Базель, а затем Гейдельберг, где Бальзак расстался с Эвелиной. 28 мая он вернулся в Пасси в состоянии «крайнего нервного возбуждения», принял четырехчасовую ванну и проспал двадцать часов. Через шесть дней он сел на поезд и уехал в Тур.

Этот недолгий визит на родину знаменует собой поворотный пункт в беспорядочной жизни Бальзака 1845—1846 гг. Целую неделю он провел в Саше. Он собирался осмотреть замок Монконтур, который еще виден с дороги из Тура в Вувре: он выходит на Луару. Еще одна мечта преследовала его издавна. Бальзак описал ее за шестнадцать лет до поездки, с башенками и террасами, сверкающими крышами, «плащом из плюща» и винными погребами, выдолбленными в скале1055. Он собирался купить Монконтур и использовать его в качестве загородного дома, так как у Эвелины возникали дурные предчувствия по поводу активной светской жизни в Париже. Результат поездки оказался довольно неожиданным. Несмотря на внушительные подсчеты прибылей, которые можно будет получать с виноградников и садов Монконтура, Эвелина отказалась дать деньги на его покупку. Зато ей очень понравился замок Саше, где были задуманы многие его романы. Бальзак вернулся в Париж с головой «полной замыслов»1056 и начал работать над двумя произведениями, которые образуют мелодраматический конец его творческой жизни: «Кузен Понс» (Le Cousin Pons) и «Кузина Бетта» (La Cousine Bette).

Написание этих двух романов, которые объединяются под названием «Бедные родственники» (Les Parents Pauvres), – достижение куда более значительное, чем кажется с первого взгляда. Многочисленные поездки и лихорадочное предвкушение подействовали на Бальзака, и теперь Бальзак, сидевший за письменным столом, был другим человеком – возможно, фениксом, способным возродиться из пепла, но фениксом, наполовину сгоревшим в огне. Хотя начиная с 1845 г. количество его писем растет, круг тем, которые они охватывают, сужается. Одержимость устремилась в пространство, больше не заполненное творчеством. Он подыскивал дом (возможно, поэтому в «Кузине Бетте» столько описаний интерьеров), купил на деньги Эвелины акции железной дороги, чья стоимость катастрофически падала год за годом, и выплачивал самые срочные долги. Кроме того, он сражался с вялостью ума и мучительным ожиданием счастья. Самое же главное – ему хотелось произвести на Эвелину нужное впечатление. В повседневной хронике надежды и отчаяния Бальзака проглядывает такое полнокровное, неистовое безумие, что невольно задаешься вопросом: кем бы стал этот человек без предохранительного клапана в виде литературы? Возможно, он превратился бы в беспокойное, самоубийственное чудовище из «Столетнего старца». Он создавал впечатление человека, пожираемого своими страстями. Возможно, и письма для него служили своего рода лекарством. Он писал их не думая (по крайней мере, он так считал). Тем не менее его насилие над собой не слишком заметно. Даже поток сознания стекал с кончика его пера в виде связной истории… Бальзак-прототип и Бальзак-рассказчик по-прежнему были двумя разными персонами. Рассказы о его «маниакальном» поведении возникали по мере того, как появлялась необходимость окончить его страдания. Утром 5 января 1846 г. от Эвелины пришло письмо, в котором она жаловалась, что ее сестра Алина, тогда жившая в Париже, слышала, как Бальзак сплетничал об их романе. Бальзак бросился отвечать: «Я был опустошен. Я свернул письмо и положил в боковой карман. Сначала я ходил в слезах, затем мною овладела великая грусть, которая возымела дальнейшее физическое действие. Вчера на улицах Парижа выпало пять дюймов снега. На мне были короткие сапоги и легкие носки, как летом. Я бросился на улицу Риволи и ходил, ходил, меся грязь, по всему Парижу среди громадной толпы. Я не замечал ни людей, ни омнибусы. Лицо мое было перекошено от ужаса, как у безумца, – а на меня смотрели люди!.. Я прошел от улицы Риволи до места за отелем де Виль, по самым запруженным улицам, не замечая ни людей, ни карет, ни холода – ничего. Если бы кто-то спросил меня, какое тогда было время дня, или какая на улице погода, или какое сейчас время года, или в каком городе я нахожусь, я бы не сумел ответить. Я омертвел от горя. Чувствительность – кровь души, а моя вытекала сквозь разверстую рану… Твоя непроизвольная несправедливость уничтожила меня; при каждом шаге мне казалось, будто меня бьют по голове дубинкой»1057.

Описание Бальзаком короткой прогулки – на самом деле он ходил к ювелиру Фроман-Мерису забрать очередной заказ – полно той же самой гордой отстраненности и интереса к действию крайних страстей, как в его романах. Он был слепцом, умевшим подмечать важные мелочи. Тогда ему еще не составляло труда написать увлекательную историю и заставить читателя надеяться на счастливый конец.

Бальзак проявлял и другие, более зловещие признаки того, что он сам называл своей «мономанией». Во время прогулок по Парижу или выходных с Эвелиной он прочесывал антикварные магазины и тратил огромные суммы на мебель и картины, которые принимал за творения великих мастеров и художников (обычно его суждения оказывались ошибочными). Многие из купленных Бальзаком вещей впоследствии перекочевали в коллекцию кузена Понса, чьи суждения так же надежны, как ненадежны суждения Бальзака. Он приобрел комод и письменный стол, которые, как заверил его продавец, принадлежали Марии Медичи и Генриху IV; затем он убедил Леона Гозлана опубликовать статью о двух этих предметах в журнале Musée des Familles, чтобы он смог продать их за 3000 фунтов сэру Роберту Пилю или другому знаменитому англичанину1058. Искусство означало волшебные деньги. Огюст Лепуатвен со смесью зависти и злорадства писал о новой сфере деятельности своего бывшего протеже: «Г-н де Бальзак больше не желает быть романистом, полным искусства, скуки и проницательных замечаний; он решил стать торговцем мебелью»; «Наивные люди думали, что, когда он едет в Германию или Италию, он изучает тамошние обычаи и нравы; но он не дурак. Единственная причина, по которой он ездит по этим странам, заключается в том, чтобы покупать и продавать старые холсты и антикварные комоды… Он исцелился от всех литературных иллюзий, которые позволяли надеяться на славу и состояние в конце книги в 1/8 долю листа»1059.

Возможно, сам Бальзак согласился бы с какими-то его утверждениями; почти то же самое он говорил Эвелине всякий раз, как она отказывалась оплачивать очередную его «причуду» – «бесценную» картину, китайскую вазу или шахматы из черного дерева и слоновой кости, инкрустированные драгоценными камнями, с насекомыми, выгравированными на белых клетках, – еще одна «выгодная сделка», ведь он торговался пять часов и сбил цену с четырех до полутора тысяч франков! «Тебе шахматы кажутся причудой, потому что ты их не видела»1060. Сама Эвелина обожала делать покупки, особенно в Париже, и, возможно, именно она заразила Бальзака этим вирусом; но его способность создавать для себя искушения и видеть шедевры в каждой старой раме ее тревожила. Что это – выгодное хобби, как он утверждал, или опасное пристрастие? Интересное совпадение: среди его кредиторов есть торговец по фамилии Маже, чей адрес совпадает с лавкой древностей в «Шагреневой коже»… В письмах Бальзака можно отыскать самые разнообразные ответы. Иногда он считал, что просто вьет гнездышко для Эвелины: «идеально естественный порыв, какой можно найти во всех животных»1061 (прочитав список его расходов, она могла бы резонно возразить, что только человек способен потратить 100 тысяч франков за три года на мебель и украшения). Иногда он признавался, что покупает антиквариат, потому что ничего не может с собой поделать. «Никогда не становитесь коллекционером, – предупреждал он Мери после того, как поводил того по марсельским антикварным магазинам. – Вы продадите себя демону такому же ревнивому и требовательному, как демон азартной игры»1062. Лесть сочеталась с артистическим позерством. Почти не приходится сомневаться в том, что Бальзак страдал от лихорадки коллекционера, но ее истинную природу определить трудно. В каком-то смысле коллекционирование заменило ему литературное творчество. Его находками становились не персонажи и их истории, а осязаемые предметы. Он очень радовался, когда ему казалось, будто он перехитрил продавца; иногда он приходил в восторг, видя отреставрированный шедевр. Его портрет старика, который очистил картину, случайно найденную в Риме, похож на страницу из «Кузена Понса»: продавец, Менгетти, «закоптил картину, чтобы спрятать царапины… Когда мы удалили копоть Менгетти, мы нашли сажу от церковных свечей, а когда и она была удалена, появился самый необычайный шедевр, краска свежая, как если бы ее нанесли вчера»1063. (Этот вновь открытый шедевр – одна из картин, украденных из коллекции кузена Понса в романе. Настоящая картина тоже пропала1064.) Радость Бальзака при находке работы Себастьяно дель Пьомбо или Альбрехта Дюрера производила то, что может послужить лучшим определением его «мании»: «утешение» за его «огромные труды», как он сказал реставратору. Утешение, потому что красивые предметы, как считает кузен Понс, единственные любовники, которые никогда не стареют, единственные родственники, которые ни когда не предают. Атмосфера клаустрофобии, паранойи, страх одиночества и смерти, окружившие старого коллекционера, все больше и больше вторгаются в жизнь самого Бальзака. Коллекционирование стало и болезнью, и лекарством: «Никакая депрессия или сплин не выживут, если приложить к душе припарку, известную под названием мании. Пусть они больше не смогут пить из того, что всегда называлось «кубком радости», когда люди что-то коллекционируют (некоторые даже собирают афиши!), и они увидят чистое золото счастья, вплавленное в мелкую монету. Мания – это удовольствие, переплавленное в идею. И все же старому Понсу не следует завидовать…»1065 Подобно Бальзаку, у него был «порок», несовместимый с его страстью: в случае Понса еда, в случае Бальзака – Эвелина.