Казачий алтарь - Владимир Павлович Бутенко

генерал Благовещенский. На черте пятидесятилетия выглядел он вполне молодцевато, хотя в движениях улавливалась намеренная медлительность, присущая людям с чрезмерным чувством достоинства.

Они с первого взгляда не понравились друг другу. Перед поездкой Павел Тихонович ознакомился с биографией генерала. Оказалось, в Гражданскую войну этот потомственный дворянин переметнулся к красным, вступил в ВКП(б), дослужился до звания генерал-майора. Но, попав в немецкий плен, отрёкся от коммунистов, легко предал и во второй раз. И затаённая неприязнь к иуде, видимо, помешала Павлу найти верный тон в разговоре. Генерал отвечал на вопросы со снисходительностью старшего по званию.

— Мы отвергаем любые сепаратистские поползновения, — рокотал баритон бывшего начальника советского военноморского училища. — Да, отвергаем! Наша армия, РОА, должна быть монолитной, как гранит. Двести казаков — шестая часть штатного состава школы. Казачество — создание русского народа, его производное, если хотите... Ваши полки сражались за веру и царя, то есть за державу! И курсанты-казаки вольются в нашу армию. Мы согласны принять общее командование.

— Об этом вас никто не просит, — перебил Павел Тихонович, с вызовом глядя в водянистые глаза генерала. — Есть другое мнение. В частности, атамана Краснова. Это имя, надеюсь, вам знакомо?

— Разумеется. Краснов — архаика!

— Смотря для кого, — не согласился есаул, сдерживая волнение. — Для меня и тысяч казаков он — авторитет. А вы, Иван Алексеевич, если не ошибаюсь, из дворян. Хотя и были коммунистом... И вам сложно понять, что пути казачества и России разошлись именно в Гражданскую войну. Кстати, тогда мы были с вами врагами... Пусть красные рассеяли по миру моих братьев. Но полумиллионную казачью армию мы собрать в состоянии. И вместе с вермахтом отвоевать свою землю!

Генерал откинулся на спинку кресла, багроволицый, с нависшими на глаза седыми бровями, кривя узкие губы в усмешке:

— Наслышан, наслышан... Отдельное государство. Своё правительство, армия... Господин донской казак! Идёт мировая война, бьются титаны, а вы лелеете надежду на маленькое сказочное царство. Это же иллюзия! Мы — винтики гигантского механизма истории, вращаемся не сами по себе, а так, как угодно судьбе! Поэтому все должны собраться под знамя генерала Власова и свергнуть сталинский режим. А уж затем о национальных интересах думать...

— Перед главным управлением пропаганды я буду ходатайствовать о переводе казаков в дивизию Паннвица. По нашим убеждениям, казакам у вас делать нечего, — заключил Павел, вновь обретая спокойствие и понижая голос. — Мне необходимо побывать на занятиях, встретиться с уроженцами хуторов и станиц. Соблаговолите, господин Благовещенский, дать соответствующее распоряжение.

— После занятий — пожалуйста. А срывать учёбу не стану. И потом... Мы готовим пропагандистов для работы в лагерях военнопленных, для вербовки бойцов РОА. Использовать наших выпускников в качестве рубак нецелесообразно. Я против направления их в Милау. Категорически против! Впрочем, вы плохо меня понимаете... Вам покажут школу. Можете быть здесь хоть до вечера. Но попрошу, есаул, не разлагать курсантов бредовыми идеями о самостийности казачества!

— Слушаюсь, господин генерал, — встав, по уставу ответил Павел и улыбнулся, подумав, что верней было бы обратиться «товарищ генерал».

Инспектор управления пропаганды осмотрел жилые бараки, пообедал в столовой, побывал на занятиях (угодил к преподавателю Сафронову на урок «История большевизма», с кем схлестнулся Сюсюкин), побеседовал с курсантами. Напускной пафос и неведение царили в школе пропагандистов. Почему-то все они были убеждены, что Красная армия скоро будет разгромлена. «Вот где настоящие иллюзии, — с грустью вспомнил Павел Тихонович слова генерала. — Войне и конца не видно!»

В редакции школьной газеты «Доброволец», несмотря на то что был день, трое сотрудников резались за столом в преферанс. Оказавшийся среди них редактор, Георгий Эрастов, как и подобает грузинскому аристократу, учтиво побеседовал с гостем, не выпуская карт из рук.

Иванница ожидал у флагштока, на котором плескались два флага — нацистский и российский триколор. К машине шли вдоль плаца, на котором батальон курсантов занимался строевой подготовкой, выполняя приказы выхоленного командира в форме лётчика. Кубанец говорил о будущей службе в казачьем формировании, а Павел Тихонович негаданно вспомнил о поездке на родину, о погибшем брате...

Чугунная решётка ограды пряталась в лозах и цветах шпалерных роз, и лишь сквозь калитку просматривался двор с декоративными клумбами, лужайкой и небольшим палисадником, дорожка к каменному зданию с мансардой, перильце и ступени. Павел потряс шнур звонка, и к нему вышла средних лет фрау в накрахмаленном чепце и фартуке, внимательно выслушала гостя и неторопливо, покачивая бёдрами, повела к крыльцу...

Пётр Николаевич встретил есаула Шаганова в передней комнате с открытым окном, за которым посвистывали птицы, — и Павлу бросилась в глаза его высокая, сутулая фигура, дряблая кожа лица и предплечий, обвисшая на узких плечах отутюженная клетчатая сорочка. Щуря голубые подслеповатые глаза в глубоких складках век, Краснов сдержанным движением протянул свою тяжёлую ладонь, чётким глуховатым голосом произнёс:

— Ждал с нетерпением. Николай Александрович Химпель сообщил мне, что вы недавно вернулись с родины.

— Я был отозван, ваше превосходительство.

— Неважно! Главное, вы там побывали и видели собственными глазами то, что происходит. Извините, есаул, запамятовал ваше имя-отчество.

— Павел Тихонович.

— Пройдёмте в мой кабинет.

Хозяин повернул направо, к обитой жёлтым дерматином, толстой двери. В светлом писательском кабинете со стеллажами и полками, с большим письменным столом, на котором маячила зелёным абажуром лампа, и рядом со стопой книг лежали газеты, ощущалась творческая атмосфера. Открытая стена пестрела картой мира с отмеченными синим и красным карандашами стрелками вдоль линии Восточного фронта. Пётр Николаевич указал рукой на стул старинной венской работы.

— Прошу. И без лишних церемоний.

А сам опустился в высокое кресло, поднял голову, и Павел не без грусти отметил, что за минувшие годы Краснов сдал — сухощавей стала фигура, по-стариковски сузилось лицо с отверделым ртом и остро торчащими скулами. Но и от наблюдательного литератора не ускользнул цепкий взгляд гостя!

— Увы, не в мои лета вести лаву! Силы не беспредельны. Но сдаваться старости я не намерен! Так что, Павел Тихонович, рассказывайте. Вам приходилось видеться с Павловым?

— Да, неоднократно. Мы выезжали на фронт.

— Что же казаки? Надеюсь, не дрогнули?

— Время, Пётр Николаевич, будто назад повернуло! В феврале только за Новочеркасск билось около пяти тысяч донцов! Сотни атамана Павлова атаковали красную пехоту и опрокинули.

— Колоссально! Мы, казаки, иначе и не можем... — Краснов заволновался, взял со стола и прикрыл повлажневшие глаза пенсне. — Да, неистребимо у нас чувство борьбы и свободы...