Казачий алтарь - Владимир Павлович Бутенко

раскрасавица. «Как же тебя кличут?» — «Лаяна». — «А кем же ты хозяину приходишься?» — «Дочкой». — «Неземной ты красы, барышня. Лишь бы счастье не обошло». Улыбается: «Счастья много! И мне достанется». — «А чем же ты меня, злодейка, опоила? Еле очнулся». — «Это не я. Мне велели подать только...» Не стой! Сядь на чурку, уже трошки осталось.

Лидия, наоборот, посторонилась от дымящей печуры. Дядька Михаил сдвинул картуз на затылок. Хмурясь, помолчал.

— Наутро собралась шайка. Опять погрузил я на пролётку чемоданы. Только поехали не на вокзал, а к Дону. Лодка двухвесельная. Подуперся я ногами, погреб. Да подхватила нас быстрина. Еле живые остались! На том берегу ждёт нас фаэтончик. Доехали до станции Батайск. Билеты припасены. Вот-вот поезд подойдёт... И тут как крикнут: «Руки вверх! Вы арестованы!» И обступают нас чекисты с пистолетами. Мои благородия побледнели, на меня смотрят: «Ты, мерзавец, донёс?» — «Никак нет. Когда бы я успел?» Командир чекистский, нервенный весь, дулом моего благодетеля тычет: «Попался, полковник? Много ты красноармейцев уложил в могилы. А теперича не ускользнёшь!» Ну, думаю, амба. Заодно и меня на распыл. Как из одной кумпании... И вдруг гляжу: плывёт по перрону Лаяночка. В белом платке, в беленьком платьице и туфельках. И все чекисты оборачиваются к ней, затихают. Улыбается она, а мы стоим молча, как параликом стукнутые. Напустила, значит, чары и рассудка лишила. «Летите, вороны отседа! Игла цыганская в пятке смерть вам добудет. Скройтесь с глаз, скройтесь прочь!» — так-таки бормочет и на чекистов пялится, по рукам их гладит. И вдруг как хватят они бечь от нас! Друг друга пихают, толкаются... Вскорости подходит поезд, залазим. И энта чудотворка с нами, от отца, значит, с полковником сговорилась. День еду, второй. Тут я не сплоховал. И на подъёме, как медленней пошёл поезд, сиганул в канаву с травой! Вот какое чудо бывает! Заколдовала не кого-нибудь, а лютых анчихристов. Я к чему рассказал? Неладное творится у нас. Привидение появилось, ночами хутор тревожит. С той ночи, как разорили милиционеры могилу Степана Тихоновича. Вывезли гроб и невесть где закопали.

Лидия потрясённо покачнулась, взялась рукой за ствол ясеня.

— Господи, из могилы достали...

— Тайком приехали, напакостили на погосте и смылись. Опосля сообщили, дескать, по просьбе колхозников. Чтоб не лежал немецкий враг-предатель с советскими людьми... И как этих иродов земля носит! Ты сходи к Мигушихе, она знает, что исделать. Обрызгать там свячёной водицей либо какие молитвы почитать. А Яков твой живой, письма соседям шлёт!

— Знаю. Мне Матвей говорил...

Она ушла молча, с трудом держась на ногах. Только, показалось, отлегло от души, как снова догнала горестная весть, поразившая святотатством! Силы начинали окончательно таять, хотя до хутора оставалось всего версты три. Тропинка обогнула терновую непролазь, вывела в разлёт балки. В сумерках мягко светились кусты шиповника. Вспомнилось, как приходили сюда с Яковом. Она остановилась у куста, разросшегося на тенистой стороне. С завораживающим интересом, точно бы видела впервые, присмотрелась к тёмно-зелёным мелким листьям с зубчиками по краям на шипастых ветках, увенчанных крупными пятилепестковыми цветами нежнейшего розового оттенка. Иные ещё не раскрылись до конца, иные полуоблетели, и под комлем — вразброс — белели на земле лепестки-сердечки. Вспугнутый шмель вылез из цветка, из его бархатистой жёлтой серединки, и с гудом пролетел мимо лица.

Откуда-то издалека доносился голос поздней кукушки. Лидия присела на влажную траву, с печалью подумала о порушенной жизни. «Война всё спишет», — не раз утешали её этой премудростью. И никогда не соглашалась она с заведомой вседозволенностью и признанием своего бессилия. Нет, не спишет война ни гибели свёкра, пожелавшего быть хуторянам заступником, ни надругательства над его прахом, ни бесправия оккупации, ни безвинного ареста её, комсомолки, ни потери ребёнка. Пережитое с ней навеки, как и эти минуты возвращения домой...

Она почти бежала, не чуя земли, хотя ноги подламывались от усталости. Коротала путь вдоль широкого, уже вымётывающего колос озимого поля. Совсем близко частил перепел, а в подгорье и на леваде разливались соловьи — точно в чуткий омут ночи падали серебряные капли. Небесный плат вышивали созвездия. Дышало хлебное поле пресной дождевой влагой. Почудился голос Степана Тихоновича. Лидия вздрогнула и оглянулась: ветерок перекатисто пронёсся по степи, клоня колосья и травы. И острой печалью отозвалось в душе: это поле осенью засевал её свёкор, очень хлопотал, стараясь успеть до снега. И вот оно поднималось, тихо шумело рядом, а того, кто возделал ниву, на свете больше нет...

7

Запись в дневнике Клауса фон Хорста, офицера по особым поручениям при рейхсканцелярии.

«28 июля 1943 г. Полигон Милау (северо-западнее Варшавы).

Третий день нахожусь на полигоне, инспектирую формируемую Гельмутом фон Паннвицем казачью дивизию. Любопытен принцип, по которому она сформирована. Ещё в апреле сюда стали стягиваться с востока боевые части, кавалерийские полки добровольцев, испытанные в боях. Помимо казаков этнических, в них немало и русских, иных славян. Во главе каждого соединения — немецкий офицер, и почти весь штабной комсостав — потомки арийцев. Полки Юнгшульца, доктора Эдгара Томсена снискали почёт и страх противника. Они также здесь. С прибытием на полигон прежние части расформированы, а новые созданы по принципу землячества. Первую бригаду, включившую 1-й Донской, 2-й Сибирский и 4-й Кубанский полки, возглавил полковник фон Вольф. А вторую, состоящую из 3-го Сводноказачьего, 5-го Донского и 6-го Терского полков, подчинили полковнику фон Боссе. Дивизия укреплена также артиллерией, батальоном сапёров, мотопехотой, авторотой. Разведывательный дивизион целиком немецкий. Командиры полков — арийцы, за исключением одного Кононова. А эскадронами в большинстве командуют казачьи офицеры. Такое разумное переплетение германских воинов и туземцев придаст формированию особую прочность: трезвость и мужество воинов вермахта плюс дикая храбрость казаков!

Прежде этот полигон занимала польская кавалерия. На складах хранилась амуниция в огромном количестве, поэтому и выбрали Милау местом формирования. Помимо опытных солдат сюда привлекли из лагерей уроженцев казачьих территорий. Особенно импонируют кубанцы и терцы! Я встречался со старым атаманом Трофимом Горбом, создателем Атаманского кубанского штаба. Вместе с ним посредником от кубанцев выступает зондерфюрер Тарасенко, от донцов — полковник Духопельников, а терцев представляет войсковой старшина Николай Кулаков. Почтенный атаман шестидесяти трёх лет, потерявший в Гражданскую войну обе ноги, передвигается на протезах. Я спросил этого фанатика: «Что заставило вас снова сесть в седло?» Терский атаман ответил: «Ненависть к большевикам, поругавшим православие и казачество!»

Боевая подготовка, учёба сочетаются с идеологической обработкой. Туземцы не должны забывать, что воюют под