На пороге прошлого - Юлия Цыпленкова

летом, то и его маленькой пока жизни начинался шестой месяц. Улыбнувшись этой мысли, я снова посмотрела на «календарь» и хмыкнула. Однако… Год Белого мира превышал год в родном мне мире, и превышал значительно. Это было уже видно. Зима и лето были равны по своей протяженности. Если бы сегодня начиналась осень, которая продлится, как и весна, тридцать дней, то время в обоих мирах было бы примерно равно. Однако сейчас шла вторая половина лета, и до осени оставалось еще немало времени. Так сказал Танияр, а Сурхэм подтвердила.

Для них приметой являлся сбор урожая и подготовка к следующему сбору. Сначала созревал тынше, из которого Сурхэм готовила мне тынгаш, когда я была беременной. Кстати, любовь к этой жирной каше у меня исчезла почти сразу после родов, зато Тамин остался ей верен. Правда, еще не той, что мы с ним поглощали, пока были едины. Его нянька недавно начала делать для дайнанчи детский вариант тынгаша. Для него семена перетирались, после заливались горячим молоком и настаивались некоторое время. По готовности получалась вязкая размазня. Но это уже к слову.

Так вот, к середине лета снимали урожай тынше, а вторая половина лета знаменовалась созреванием лагтара – второй вид злаков Белого мира. Их обожали саулы, а еще из зерен лагтара делали муку, из которой мама пекла свои вкусные пироги, а Сурхэм – восхитительные булочки. Их я как любила, так и продолжала любить, в отличие от тынгаша.

Тынше уже снять успели, а лагтар только начинал отщелкивать чешуйки в гроздьях, за которыми скрывались семена. Именно так выглядели колоски этого злака. И собирали их, не срезая со стебля, а вытрясая зерна в котомки, из которых после высыпали в большие мешки. Мама когда-то рассказывала мне, как происходит сбор. Это тоже довольно интересно и в духе организованных тагайни, умевших не тратить время впустую.

Обвешанные множеством пустых котомок сборщики урожая делили поле на несколько частей, а после каждый двигался по своей части к центру. Наполнив котомку зернами, ставили ее на землю и переходили дальше. После в дело вступали сборщики с мешками.

И если сборщики с котомками приходили рано утром, то к обеду появлялись те, кто начинал ссыпать зерно из котомок в мешки, также оставляя их после того, как места не оставалось, и переходили дальше. Полные мешки сносили ближе к краю полю, откуда их должны были забрать.

А уже после обеда подъезжали телеги с грузчиками, которые и относили мешки в телеги. Сборщики, если они успевали закончить со своей частью поля быстро, могли помочь другим сборщикам, или же тем, кто пересыпал зерно из котомок в мешки, или грузчикам. А могли и вовсе пойти домой – их работа была сделана. Однако никто не уходил, это был негласный закон, они переходили на ту часть поля, где еще было много работы. Сборщики уходили вместе, как и приходили. Потому работа делалась быстро и дружно.

Те же, кто ссыпал зерно из котомок в мешки, сборщикам не помогали, но таскали с грузчиками, если на их участке уже всё было собрано. Так что и погрузка шла очень быстро. Но главное в этом распределении труда было то, что никто не простаивал без дела. Каждый появлялся тогда, когда приходило его время, имея возможность прежде заниматься иными делами. И не был вымотан к вечеру настолько, насколько это было бы неизбежно, если бы сборщики после наполняли мешки и таскали их к телегам. Сбор урожая с одного поля заканчивался в один день.

Что до лагтара, то это было многолетнее растение. По осени стебли стелились по земле, спали под снегом, а по весне вновь распрямлялись и готовились к созреванию. Истощались за пять зим, и вот тогда после сбора поле выкашивалось, перепахивалось и засеивалось заново. Старый лагтар шел на корм скотине, а новый, перезимовав, вновь тянулся к солнцу и давал урожай.

Но сейчас этот злак только дозревал, а значит, лето всё еще было далеко от своего завершения. И, судя по прочим признакам и приметам, какими жили тагайни за неимением календаря, впереди было еще больше месяца. А из этого следовало, что год в Белом мире длился более 14 месяцев в привычном мне времяисчислении. Как я уже сказала, зима и лето по продолжительности были равны, то есть двенадцать месяцев складывались уже только из этих двух сезонов, но! Шесть месяцев еще не окончательный срок, надо было дождаться наступления осени, чтобы подвести итог. И плюс два месяца, приходившихся на весну и осень вкупе. Итого год в Белом мире длился более четырнадцати месяцев. Что, конечно же, не давало искривление времени в три года, а лишь подтверждало, что при моем переносе из Аритана в Белый мир произошел излом пространства, что и повлекло сильное временное смещение, как и предположил магистр.

– Пять месяцев, – прошептала я и посмотрела на портрет Танияра.

Пять месяцев мои родители не знают, кого же родила их дочь, и более полугода они не имеют от меня никаких вестей. Должно быть, матушка вновь полна тревог и волнений. Впрочем, мы говорили, что возможности отправить весточку может не представиться. Главное, она знает, что я жива и невредима. Значит, тревожиться должна меньше.

Любопытно, а когда вся эта история с илгизитами закончится, Отец позволит отправить о себе известия? И какого итога он ожидает? Чем вообще должно всё завершиться?

– Ах, кабы знать, – вздохнула я и поднялась с места.

И вправду, каким должен быть финал партии, которую разыгрывает Создатель? Для чего Он переставил столько фигур, свел нас всех в одном месте и продолжает испытывать на прочность и веру? Лишить Илгиза его последователей? Перевоспитать заблудших детей? Перестроить сам уклад жизни в маленьком осколке огромного мира?

– Кабы знать, – повторно вздохнула я и, услышав приближающиеся шаги, перевела взгляд на вход в кабинет.

Это был Танияр, на руках он держал Тамина, и последний усердно скреб пальчиками орнамент на одежде отца. Тот отскребаться не желал, и юный дайнанчи сердито сопел и даже, кажется, бранился на своем младенческом языке.

Я улыбнулась, глядя на своих мужчин, и на душе стало теплее и легче. Однако прежнее выражение моего лица супруг успел заметить.

– Что тебя гнетет, свет моей души? – спросил он, приблизившись к столу.

Тамин оставил в покое неподдающийся орнамент и устремил взор на стол, где ему было чем поживиться.

– А! – взвизгнул дайнанчи и потянулся к стаканчику с перьями.

Отец не стал отказывать сыну, лишь проверил, чтобы перо еще не было использовано.

– О чем