Карта небесной сферы, или Тайный меридиан - Артуро Перес-Реверте

— Дайте мне восемь часов, — сказала она Кискоросу бесстрастным тоном.

Он кивнул, не спуская глаз с Палермо; но когда Пилото чуть шевельнулся, ствол пистолета повернулся в его сторону. Пилото ошеломленно смотрел на Коя, тот только пожал плечами. Ему уже несколько минут было ясно, где проходит пограничная линия между лагерями. Скорчившись в уголке, он думал о себе. К собственному удивлению, его не захлестывало бешенство, даже горечи особенной он не чувствовал. Происходила материализация интуитивного знания, которое он много раз обретал и много раз забывал о нем; словно струя холодной воды ворвалась в его сердце и замерзала там льдинками. Он понял, что давно все знал Все было ясно с самого начала, все было обозначено на странной морской карте последних недель его жизни: мели, впадины, рифы, подводные скалы.

Собственно, она сама предостерегала его, давая ему для этого достаточно информации, но он этого не понимал. Либо не хотел понимать. И теперь берег у него с подветренной стороны, и никто ему не поможет.

— Скажи мне одно, — он по-прежнему сидел на корточках у переборки, глядя на Танжер, до всех остальных ему сейчас дела не было. — Скажи мне только одно.

Он говорил так спокойно, что сам этому удивился. Танжер, уже занеся ногу на первую ступеньку трапа, повернулась к нему.

— Только одно.

Быть может, это я тебе все-таки должна. С тобой я расплатилась по-другому, моряк. Но это, быть может, и должна. Потом я поднимусь по трапу, и все пойдет своим путем, расстанемся мирно.

Кой показал рукой на Кискороса.

— Он уже работал на тебя, когда отравил Заса?

Он пристально и молча смотрел на нее. Мрачные тени плясали на ее лице. Она посмотрела вверх, словно намеревалась уйти не ответив, но потом обернулась к нему:

— Ты уже знаешь ответ на загадку про рыцарей и оруженосцев?

— Да, теперь знаю. На острове нет рыцарей. Там все врут.

Танжер секунду раздумывала. Он никогда не видел, чтобы она так странно улыбалась.

— Наверное, ты оказался на этом острове слишком поздно.

Она стала подниматься по трапу и скоро исчезла в темноте. Кой знал, что все это он уже однажды пережил. Луч солнца и янтарная капелька, вспомнил он. Пистолет Кискороса, глубокое разочарование Палермо, безмолвие и неподвижность Пилото — все это он снова увидел, прежде чем откинуть голову на переборку. Его уверенность, его одиночество достигли стадии совершенства. Возможно, думал Кой, он заблуждается: между рыцарями и оруженосцами нет непреодолимой границы. Ведь и она — по-своему, конечно, — все время нашептывала ему правду.

По здравом размышлении, для жертвы предательство имеет особый привкус. Человек бередит рану, наслаждается своей погибелью. Это — как ревность: страдают больше от последствий, чем от самого факта. Есть что-то извращенно сладкое в освобождении от моральных принципов, на которые то и другое дает разрешение, в мучительном собирании улик, в ожидаемой уязвленности, когда подозрения подтверждаются. И Кой, который для себя все это открыл впервые, думал и думал, сидя на корточках возле проржавевшей переборки в трюме наполовину разобранного сухогруза рядом с Пилото и Нино Палермо под наставленным на них дулом Орасио Кискороса.

— Главное — терпение, — говорил им аргентинец. — Как говорят у меня на родине, к рассвету все воры прибиваются к родному дому.

Прошел почти час, и Кискорос наконец более или менее разговорился. Когда бывший босс перестал осыпать его оскорблениями и ругать за предательство, герой Мальвин немного расслабился и, быть может, в память прежних времен, кое-что рассказал, чему отчасти способствовали темнота, едва освещаемая керосиновой лампой, необычность места и долгое ожидание. Кискорос, как убедился Кой, особой разговорчивостью не страдал; но, как все смертные, хотел оправдать свои поступки. Поэтому они узнали, что впервые с Танжер он встретился, передавая ей сообщение от Палермо, что она, обладая изумительными талантами и великолепной интуицией, сумела склонить его на свою сторону во время долгого — мужского, подчеркнул Кискорос, — разговора; она сумела убедить его в обоюдной выгоде, которую они извлекут из этого предприятия: если ему удастся отстранить Палермо, работая двойным агентом, он получает тридцать процентов. И вообще жизнь — ведь это сделка и все такое прочее. А главное: деньги — это деньги. И, кроме того, сеньора Сото — настоящая дама. Она напоминала ему еще одну особу из монтанерос, которую он знавал в 1976 году в освещенном серебряным светом луны Инженерно-морском училище, — они проработали с ней неделю, а она так и не назвала свою фамилию. Кой без труда представил себе, глядя на ностальгическую усатую физиономию, как унтер-офицер Кискорос со своими военизированными усами «работает» в ИМУ, представил запах горящего от электродов человеческого мяса, который смешивается с запахами бифштексов с Ла-Костанера, музыкой из «Вьехо Альмасен» и смешками девиц с улицы Флорида. Да, улица Флорида, с тоской произнес Кискорос, оттягивая свои аргентинские подтяжки. Но это совсем другая история. А что касается Танжер — дамы, постоянно повторял Кискорос, — то каждый случай, когда Нино Палермо посылал его следить за ней или оказывать на нее давление, Кискорос использовал, чтобы предоставить ей информацию. Самую полную, какую он только мог собрать. Так было и в Барселоне, и в Мадриде, и в Кадисе, и в Гибралтаре, и в Картахене. Танжер всегда знала, что он находится где-то рядом, и информировала Кискороса обо всех шагах, которые она предпринимает вместе с Коем. Почти обо всех, сделал деликатную оговорку аргентинец. А что до Палермо, то его предполагаемый осведомитель скармливал ему все время весьма ограниченную информацию, и так продолжалось до той поры, пока боссу наконец не надоели все эти песни и он не решил, что пора самому посмотреть на место событий.

Это могло бы все испортить, но, к счастью для Танжер, изумруды уже были на борту «Карпанты». У Кискороса выхода не было, ему оставалось только следовать в фарватере Палермо. Разница была лишь в; одном: караулить в этом трюме двоих — Пилото и Коя, или троих — плюс Палермо. Трех зайцев одним. ударом. Хотя Кискорос надеялся, что удар наносить не придется.

— Я это так не оставлю, — говорил Палермо. — Я тебя найду, где бы ты… Черт побери. Где бы ты ни был И ее найду, и тебя.

Кискорос не слишком встревожился.

— Дама эта весьма разумна и сумеет позаботиться о себе. А я… я намереваюсь уехать далеко. На родину вернусь, как поется, с лицом поблекшим, постаревшим, и куплю себе поместье в Рио-Гальегос.

— Зачем ей нужно восемь часов?

— Это ясно. Чтобы спрятать изумруды в надежное место.

— И надуть тебя, как она надула всех нас — Нет — Кискорос из стороны в сторону покачал свой пистолет. — У нас все четко. Я ей нужен.

— Этой лисе никто не нужен.

Аргентинец выпрямился, наморщил лоб. Лягушачьи глаза метали стрелы в Палермо.

— Не смейте так говорить о ней.

Палермо смотрел на аргентинца как на зеленого марсианина.