Секрет опричника; Преступление в слободе - Борис Сударушкин

Пташников словно не заметил этой интонации:

– Вся беда в том, что ее искали не там, где следовало.

– Библиотеку Ивана Грозного искали в Москве.

– Ну и зря, Грозный вывез ее оттуда, – уверенно сказал Пташников историку, будто это событие происходило при его личном участии.

– Куда?

– Может, в Коломенское – там под церковью Вознесения нашли подземный склеп, но пустой. Может, в Вологду, куда Грозный одно время хотел перенести столицу Русского государства.

– Выходит, вы сами так и не остановились ни на одной версии, где следует искать царскую книгохранительницу, – заметил историк.

Краевед помолчал и выразительно произнес, явно рассчитывая произвести впечатление:

– Одним из вероятных мест хранения библиотеки Грозного вполне могла быть Александрова слобода, где был убит царевич Иван.

Эффекта, на который, видимо, рассчитывал Пташников, не получилось – за время нашего знакомства мы уже привыкли к его неожиданным версиям.

– Я бы не сказал, что это предположение выглядит убедительно, – проронил Окладин.

– Впервые его изложил в своем историческом очерке об Александровой слободе наш старый знакомый Ниткин. – Пташников поднялся из-за стола, снял с полки тонкую книжку в бордовой обложке и, перелистав ее, прочитал: «После убийства сына в 1581 году царь оставил Слободу в горестных чувствах и более в нее не возвращался. Многое свезенное за годы опричного разбоя из новгородских монастырей, городов, боярских вотчин было оставлено в Слободе. Возможно, оставлена где-нибудь в тайнике и библиотека, ожидающая своего счастливого часа».

Пташников поставил книгу на место.

– Я разделяю убеждение Ниткина, что эти две загадки русской истории – убийство царевича Ивана и судьба библиотеки Грозного – связаны между собой. После убийства сына Грозному стало не до книжных сокровищ, и следы библиотеки затерялись окончательно. Пожалуй, трудно найти другое, более весомое объяснение исчезновению царской книгохранительницы.

Странное дело – теперь, когда выяснилось, что автором «александровской версии» был Ниткин, у Окладина не нашлось больше возражений, опровергающих ее. Но в отношении смерти царевича Ивана позиции историка и краеведа остались непоколебимыми, ни одна из сторон ни на шаг не отступила от них, поэтому мне было трудно склониться к какому-то определенному мнению, а неожиданно возникший разговор о библиотеке Ивана Грозного внес в мои мысли еще большую сумятицу, разбираться в которой надо было наедине с самим собой.

На этом мы и расстались, не догадываясь, что, несмотря на безрезультатность проведенного нами расследования, в дальнейших событиях оно сыграет свою важную роль.

Проведенное нами следствие по делу о преступлении в Александровой слободе еще раз показало мне, до чего же они разные, непохожие друг на друга – историк Окладин и краевед Пташников!

Первый из них – само олицетворение сдержанности и аккуратности; человек, каждое слово которого и поступок подчинены логике и здравому рассудку. Второй – полная его противоположность; небрежно одетый, порой рассеянный, не по возрасту порывистый, склонный подвергать сомнению самые устойчивые, общепризнанные истины.

Но, несмотря на всю разницу характеров и темперамента, Окладин и Пташников тянулись друг к другу. Этой непонятной с первого взгляда силой тяготения была глубокая любовь к истории, хотя каждый из них имел о ней, как о науке, свое, особое представление.

Последнее устраивало меня больше всего: в моих записках о загадках русской истории мне не надо было выдумывать конфликт – он возникал сразу же, как только мы начинали наше очередное историческое изыскание. Не было еще случая, чтобы по одному и тому же вопросу Окладин и Пташников имели одинаковое мнение, их позиции в спорах всегда были противоположными.

После расследования убийства в Слободе наши встречи стали почти регулярными, – обсудив одну загадку русской истории, мы переходили к другой. Каждый, видимо, находил в этих беседах то, в чем нуждался: Пташников высказывал свою очередную неожиданную версию; Окладин, подвергая ее беспощадной критике, отстаивал историю как строгую и точную науку, в которой нет места беспочвенным предположениям и художественным домыслам; а я, благодаря этим спорам, пополнял свою картотеку исторических загадок, из которой черпал увлекательный материал для своих записок.

Но одно дело – найти интересный исторический материал, а другое – воплотить его в занимательную художественную форму. И тут оказалось, что сделать это непросто.

Все сведения об убийстве в Александровой слободе царевича Ивана, полученные в ходе нашего самодеятельного расследования, я записал на отдельных листках бумаги. Возвратившись от Пташникова, я около трех часов просидел за письменным столом, раскладывая эти карточки, словно пасьянс, но так и не мог разложить их в том порядке, который позволил бы выстроить четкую логическую цепочку. Некоторых звеньев не хватало; другие, как, например, судьба библиотеки Ивана Грозного, уводили в сторону от разгадки; третьи были неясны и противоречивы.

Как человек, разыскивающий в темной комнате спички, хватается за все, что попадается ему под руки, так и я перебирал свидетельства историка и краеведа и не находил того, которое осветило бы мне истину, – что же случилось в Александровой слободе?

Окладин и Пташников так и не пришли к единому мнению: что явилось мотивом этого преступления, чем конкретно был вызван гнев Грозного, толкнувший его на убийство?

Я не мог склониться к одной, определенной версии и за весь следующий день не смог вымучить ни строчки.

Тогда я пошел другим путем – постарался подробно изложить обе эти версии, чтобы дать читателю возможность самому остановиться на одной из них.

Перечитал написанное – и сам остался недоволен: это походило скорее на протокол, чем на занимательный детектив, способный увлечь читателя.

В моей скромной домашней библиотеке я нашел литературоведческую книгу, в которой так говорилось о детективном жанре: «Мы можем считать детективом лишь такое произведение, в котором преступление рассматривается не как эпизод или повод для развития действия, а как основная тема, которой следуют и с которой в той или иной степени связывают все конфликты, драмы и события, выведенные автором в повествовании».

Только теперь я понял, в чем ошибался Марк, когда причислил к детективному жанру лермонтовскую «Тамань», – там преступление не являлось основной темой, а только сопутствовало ей.

Но убийство в Александровой слободе!

Ведь оно полностью соответствовало требованиям, предъявляемым к тематике детективных произведений: есть преступник – царь Грозный, есть жертва преступления – царевич Иван, я привлек к расследованию специалистов – историка и краеведа, которые подробно изложили всю имеющуюся «информацию к размышлению».