Пардес - Дэвид Хоупен

принялся грызть ногти, пристально глядя на Эвана и о чем-то напряженно размышляя.

– Подумайте сами, – продолжал Эван. (Мы молчали.) – Вспомните, что бывает с теми, кто проникает в святая святых?

– Они погибают, – ответил Амир.

– Беда в том, что так и вышло, – сказал Эван. – Так и вышло. – Огонек зажигалки дрожал в его руке, рябил лицо, подчеркивая шрам. – Вы все время смеялись над моими экспериментами, а я… получается, я был прав. И вы знаете это не хуже меня.

– В чем прав? – уточнил Амир. – Ты думаешь, мы что-то сделали правильно? Ты думаешь, смерть Ноаха доказала твою правоту?

– Нет, я хотел сказать… знаете, что говорит Зоар? Что в каждом из нас есть крупица святая святых. – Эван по-прежнему стоял около покрова. – И если жизнь человека приносят в жертву, то смерть, трепет священной смерти разрывает завесу, выпускает в мир то, что таится за покровом.

Амир уперся ладонями в колени, признавая свое поражение. Я обошел его.

– Знаешь что?! – завопил я, мысли мои мешались. – Ты ебанутый! И в ту ночь на катере ты хотел убить меня, зря я послушался…

– Иден, я вовсе не для того… что, если это наш последний шанс? Как ты не понимаешь, смерть Ноаха разорвала завесу! – Эван перекрикивал ветер. Из кармана он выудил фляжку, но пить не стал. Облил желтоватой жидкостью макет Храма. Завоняло бензином.

– Что за… – я попятился, – что ты творишь?

– Я думаю… нет, я знаю наверняка: мы сделали то, чего не делал почти никто. – Эван сунул пустую фляжку в карман. – Мы увидели Бога и выжили, охуеть! Мы оказались достойны, Иден, мы… в конце концов выяснилось, что мы достойны! Но мы порвали завесу, мы заглянули в святая святых и выпустили в наш мир… божество. А теперь я… – он коснулся шрама, – теперь мы должны его запечатать, чтобы больше ничего не случилось, чтобы оно не уничтожило все, но я не знаю…

– Слушай, – в отчаянии перебил Амир, – ты… ты не в себе. Нам всем нужно… – Он осекся, вгляделся в лицо Эвана. – Что с тобой стало?

Эван даже не взглянул на Амира – он смотрел на меня.

– Перед самым твоим приездом, – медленно произнес он, – она была не в Кении.

– А при чем тут…

– Она вообще никогда не была в Африке. Все это ложь.

Я боялся моргнуть.

– Что? Где же она была?

– Пряталась, – ответил Эван.

Амир нахмурился:

– Что ты мелешь?

– Она была с родителями в Коннектикуте. Она действительно должна была ехать в Кению. Это правда. Но ситуация изменилась, и ей пришлось… исчезнуть на время. Кения послужила прикрытием.

– Не понимаю. – Я шагнул к Эвану. – От чего она пряталась?

Эван кивнул, черты его лица расплылись под тяжестью безграничной печали, доходившей до исступления.

– Она была беременна.

Его слова зависли без чувств над макетом Храма. У меня заныл лоб. Наш первый поцелуй, я несу ее туфли, ее слезы на моей шее. Я обнимаю ее в спальне, боясь пошевелиться, приоткрываю глаз, чтобы убедиться, что все взаправду. Я стремлюсь соответствовать ей, меня выворачивает; вычурный бред, надежда, что отныне я полон, я здоров, я счастлив. Она не моя, и, если честно, мы никогда толком не были вместе – случайные ночи, меняющиеся сны, мгновения, оканчивающиеся слишком быстро. София Винтер никогда мне не принадлежала.

– Нет, но я… – Я обхватил руками голову. Не далее как год назад я был одержим трагическим величием. С тех пор я повидал, как отнимают жизнь, как скорбь охватывает всех и не проходит. С того самого дня, как я выучился читать, больше всего мне не хотелось сдаваться мелочности моего существования. Теперь я презирал себя за такое желание. Теперь я отдал бы все, лишь бы вкусить напоследок той мелочности. – То есть все это время… но как же ребенок?

– У нее есть мечты, Иден. Джульярд, медицинский колледж, Карнеги-холл. Если бы она оставила его, ей пришлось бы от всего этого отказаться. Но после всего, что со мной было, я… я хотел его. Очень. И я… это нас и сгубило, теперь-то я понимаю. Это сгубило нас и в каком-то смысле, наверное, сгубило всех.

И не успели мы с Амиром ему помешать, как Эван поднес зажигалку к покрову; тот съежился за считаные секунды. Эван двинулся к алтарю, ярко-рыжее пламя стремительно распространялось. Амир бросился на Эвана, пытаясь отобрать зажигалку, но Эван с неожиданной жестокостью отшвырнул его, Амир рухнул во внутренний двор, расплющив его. Когда я помог ему подняться, Кодеш ха-Кодашим исчез без следа. Эван пнул хейхал, и горящие обломки дерева полетели в кусты.

Мы смотрели, как горит Храм. Ветер перенес пламя с кустов на пальмы, кучи мусора, парты. Я представил Иерусалим в осаде, Тит полосует покровы, на ступенях святилища бурлит, пузырится кровь. Эван как-то сказал на занятии, что любая красота должна прятаться под маской уродства. (“Смотрите-ка, Фридрих Старк, – объявил тогда Амир, насмешив даже рабби Блума, – у нас появился новый философ!”) Почему-то сейчас мне вспомнилось именно это.

Амир забрасывал горящие парты землей. Но пламя, усиленное бензином, уже прыгнуло на самый верх груды и подбиралось к школе. Я ринулся в кусты, принялся затаптывать искры, опалил джинсы. Под моими кроссовками валялась полуобгоревшая карточка, оторванная от стены Храма: “Такой же ты была, когда впервые тебя я встретил. Три зимы седые”[309]. Эван стоял на остатках внешнего двора, пламя доходило ему до пояса, под ногами его тлели угли Иерусалима.

Я осознал, что кричу – не на Эвана, не на Амира, – указывая на свет в кабинетах, на припаркованные машины: до меня дошло, что в здании оставались люди. По воздуху плыл пепел. Я позвонил 911. Пламя перекинулось с верхушек пальм на окно второго этажа, взметнулось на третий, опустилось к подбрюшью школы, залило нас бессвязностью яркого света.

Сирены вдалеке.

– Ждать нельзя, – сказал Эван и, кашляя, похромал, ослепленный, к школе. – Я не хотел… надо найти тех, кто внутри.

Мы ринулись к двери, остановились перед огнем. У меня туманилось в глазах, я дышал дымом, воздух обжигал лицо, подпаливал кончики волос. Ужасные крики сверху. Нестерпимый жар, ночь рушится вокруг нас, двери нет, она не выдержала напора пламени. Амир пытается увести нас, Эван отказывается уходить. Яркий багрянец подобрался к крыше здания, увенчал нас золотистым нимбом. Разрушайте его, разрушайте до основания[310]. Пепел осыпал нас, пепел покрыл наши лица.

Приехали пожарные, оттолкнули Эвана, ринулись в ад пожара. Эван застыл. Нога его подломилась, и он сидел на земле, смотрел на пламя. Мужчины в касках разворачивали шланги, вода била во мраке, пар клубился, шипя. Подъезжали машины, соседи,