Черепаший вальс - Катрин Панколь

— Нет! Оставь! Я же не ребенок!

— Ты уронила! — завопил парень, протягивая ей вторую копию.

— Спасибо, Джеффри.

Он ждал, что Гортензия его представит. Она чуть помедлила, затем смилостивилась:

— Мама, это Джеффри. Он в моей группе.

— Рада познакомиться, Джеффри.

— И я, мадам. Мы с Гортензией…

— Потом, Джеффри, пожалуйста! Сколько можно тут торчать, занятия уже через час начнутся.

Она повернулась к парню спиной и уволокла мать за собой.

— Какой милый! — сказала Жозефина, обернувшись, чтобы попрощаться с Джеффри.

— Липучка, ужас просто! И совершенно не креативный! Я терплю его только потому, что у него большая квартира и мне хотелось бы снять у него по дешевке комнату на следующий год. Но сначала надо его выдрессировать, чтобы он себе ничего не напридумывал…

Они пошли в кофе-шоп рядом со школой. Жозефина, упершись локтями в стол, прищурилась, чтобы получше рассмотреть дочку. Под глазами синяки, вид утомленный, но цвет волос по-прежнему прекрасен, как в рекламе шампуня.

— Все в порядке, родная?

— Лучше некуда! А ты? Что ты делаешь в Лондоне?

— Я приехала поговорить с английским издателем… И сделать тебе сюрприз. Ты, похоже, устала?

— Еще как! Показ в конце недели, а у меня еще конь не валялся. Работаю днем и ночью.

— Хочешь, я останусь посмотреть показ?

— Лучше не надо. Я и так буду слишком волноваться.

Жозефина ощутила укол обиды. И в голову полезли дурные мысли. Я ее мать, я оплачиваю ее занятия, и я не имею права пойти туда! Это уж слишком! Она сама удивилась собственной вспышке и задала первый пришедший в голову вопрос, чтобы скрыть замешательство:

— А этот показ, он для чего?

— Для того, чтобы получить право остаться в этой престижной школе! Ты же помнишь, первый год — отборочный. Они принимают немногих, и мне хотелось бы быть среди этих счастливцев.

Взгляд ее стал жестким, он пронизывал воздух, словно хотел разрезать его на части. Она сжала кулаки. Жозефина, застыв, смотрела на нее: сколько решительности, сколько энергии! И ей всего лишь восемнадцать! Неистовый порыв нежности и любви к дочери напрочь смел обиду.

— У тебя все получится, — шепнула Жозефина, бросив на дочь обожающий взгляд, украдкой, чтобы ее не нервировать.

— Во всяком случае, я все для этого сделаю.

— С Ширли и с Гэри видишься иногда?

— Вообще ни с кем не вижусь. Работаю днем и ночью. У меня нет ни одной свободной минуты…

— Ну а поужинать со мной сможешь как-нибудь?

— Давай… только не поздно. Мне надо ночью спать, я без сил. Ты выбрала не самый удачный момент, чтобы приехать.

Гортензия казалась какой-то рассеянной. Жозефина попыталась привлечь ее внимание приветами от Зоэ, рассказами о смерти мадемуазель де Бассоньер и появлении в доме Дю Геклена. Гортензия слушала, но отсутствующий взгляд выдавал, что слушает она из вежливости и думает о своем.

— Как же я рада тебя видеть, — вздохнула Жозефина, накрыв рукой руку дочери.

— Я тоже рада, мам. Правда. Я просто совсем измотана этим показом, только о нем и думаю… Ужасно, когда твоя жизнь решается за несколько минут! Там будет весь Лондон, не хочу оскандалиться!

Они распрощались, договорившись завтра вместе поужинать. У Гортензии на этот вечер была назначена встреча с осветителем, который будет работать на показе, и еще нужно было подогнать костюмы на двух моделях.

— Можем встретиться в «Остерия Базилико», это за твоим отелем в Портобелло. Встретимся в семь? Не хочется поздно ложиться.

Ты не заслуживаешь того, чтобы из-за тебя поздно ложиться, услышала Жозефина — и тут же отругала себя. Да что это со мной! Прямо на всех готова кинуться! Все почему-то раздражают.

— Превосходно, — сказала она, ловя на лету поцелуй дочери. — До завтра.

Она вернулась в отель пешком, разглядывая витрины. Подумала о подарке для Гортензии. В детстве она поражала всех своей серьезностью: они с отцом частенько чувствовали себя детьми рядом с ней. Что он делает в Лионе? И когда он туда уехал, до или после смерти мадемуазель де Бассоньер? Капитан Галуа не проявлялась, расследование буксовало. Она могла бы поужинать с Ширли — да, но при этом нужно разговаривать, а она так нуждалась в покое, тишине, одиночестве, я так редко оказываюсь одна, надо использовать любую возможность, бродить по улицам, наблюдать за людьми, ни о чем не думать, разгрузить мозги. Она заметила юную девушку, которая чистила обувь прохожим, у нее были тонкие нежные руки и детский профиль, табличка у ее ног гласила: «3,50 фунта — ботинки, 5 фунтов — сапоги». Девушка смеялась и чесала нос единственным незапачканным пальцем. Наверное, студентка, работает, чтобы оплатить комнату, так дорого жить в этом городе, Гортензия неплохо устроилась, она живет в хорошем районе, а где живет Филипп?

Она поднялась по Риджент-стрит, на тротуарах, как муравьи, роились пешеходы, люди-сэндвичи с рекламными плакатами на груди и спине, шумные туристы с фотоаппаратами. Над зданиями Жозефина увидела с десяток подъемных кранов. Город превратился в сплошную стройку в преддверии Олимпийских игр. Металлические трубы, решетки, бетономешалки и рабочие в касках перегораживали улицы. Она повернула налево, на Оксфорд-стрит, завтра я пойду в Британский музей и в Национальную галерею, завтра я позвоню Ширли.

Наслаждаться свободой, слушать новые звуки в голове. Звуки возмущения и гнева. Почему Гортензия меня отталкивает? Ей правда страшно или стыдно за меня? «Там будет весь Лондон…»

Она тряхнула головой и вошла в книжный магазин.

Поужинала одна, с книжкой. «Новеллы» Саки[118], издательство «Пингвин». Она обожала стиль Саки, его сухие, ироничные фразы. «Reginald closed his eyes with the elaborate weariness of one who has rather nice eyelashes and thinks it’s useless to conceal the fact»[119]. Одной фразой обозначен весь характер персонажа. Не нужны никакие психологические подробности или долгие описания. «One of these days, he said, I shall write a really great drama. No one will understand the drift of it, but everyone will go back to their homes with a vague feeling of dissatisfaction with their lives and surroundings. Then they will put new wall-papers and forget»[120].