Генерал Деникин - Владимир Черкасов-Георгиевский

Первое время ввиду отсутствия в Новороссийске надежного гарнизона было трудно. Я вызвал в город добровольческие офицерские части и отдал приказ… об установлении полевых судов… А в городе царил тиф, косила смерть…

Недавно в Батайске среди вереницы отступающих обозов я встретил затертую в их массе повозку, везущую гроб с телом умершего от сыпного тифа генерала Тимановского. Железный Степаныч, сподвижник и друг генерала Маркова, человек необыкновенного, холодного мужества, столько раз водивший полки к победе, презиравший смерть и сраженный ею так не вовремя…

Или вовремя?»

* * *

Как чувствовал себя Антон Иванович этими его последними в жизни неделями на родине?

Недавно отъехавший в Константинополь Врангель прислал Деникину письмо:

…Боевое счастье улыбалось Вам, росла слава, и с ней вместе стали расти в сердце Вашем честолюбивые мечты… Вы пишете, что подчиняетесь адмиралу Колчаку, «отдавая свою жизнь служению горячо любимой родине» и «ставя превыше всего ее счастье»… Не жизнь Вы приносите в жертву родине, а только власть, и неужели подчинение другому лицу для блага родины есть жертва для честного сына ее… Эту жертву не в силах был уже принести возвестивший ее, упоенный новыми успехами честолюбец… Войска адмирала Колчака, предательски оставленные нами, были разбиты…

Цепляясь за ускользающую из Ваших рук власть, Вы успели уже стать на пагубный путь компромиссов и, уступая самостийникам, решили непреклонно бороться с Вашими ближайшими помощниками, затеявшими, как Вам казалось, государственный переворот…

Вы видели, как таяло Ваше обаяние и власть выскальзывала из Ваших рук. Цепляясь за нее, в полнейшем ослеплении, Вы стали искать кругом крамолу и мятеж…

Генерал Врангель называл здесь также Деникина «отравленным ядом честолюбия, вкусившим власти, окруженным бесчестными льстецами», думающим уже «не о спасении отечества, а лишь о сохранении власти».

Генерал Деникин ответил Врангелю:

Милостивый государь Петр Николаевич!

Ваше письмо пришло как раз вовремя – в наиболее тяжкий момент, когда мне приходится напрягать все духовные силы, чтобы предотвратить падение фронта. Вы должны быть вполне удовлетворены.

Если у меня и было маленькое сомнение в Вашей роли в борьбе за власть, то письмо Ваше рассеяло его окончательно. В нем нет ни слова правды. Вы это знаете. В нем приведены чудовищные обвинения, в которые Вы сами не верите. Приведены, очевидно, для той же цели, для которой множились и распространялись предыдущие рапорты-памфлеты.

Для подрыва власти и развала Вы делаете все, что можете.

Когда-то, во время тяжкой болезни, постигшей Вас, Вы говорили Юзефовичу, что Бог карает Вас за непомерное честолюбие…

Пусть Он и теперь простит Вас за сделанное Вами русскому делу зло…

В своих воспоминаниях Врангель признает, что его письмо, «написанное под влиянием гнева», «грешило резкостью, содержало местами различные выпады». И все же отчего Антон Иванович так неколебимо отверг даже намеки на «честолюбие»? Честолюбие – вполне здоровое чувство не только у генерала, а прежде всего у солдата, который «начинается» с того, чтобы стать генералом. Не по-деникински прямо выглядит тут Деникин, и эта проблема неожиданно проявит себя в финале драмы главкома.

Жена Деникина Ксения Васильевна с дочкой Мариной, которой исполнился год, уже была в Константинополе. Ей Антон Иванович предельно искренне писал:

Душа моя скорбит. Вокруг идет борьба. Странные люди – борются за власть. За власть, которая тяжелым, мучительным ярмом легла на мою голову, приковала как раба к тачке с непосильной кладью… Тяжко. Жду, когда все устроится на местах, чтобы сделать то, о чем говорил тебе…

Изнемогающий «царь Антон» – все о капусте, только сажать ее опять-таки не скоро придется, причем – на французском огородике.

Врангель и из-за моря на недовольных влиял. Многие из них прежде всего хотели рассчитаться с генералом Романовским, открыто говорили, что пора бы такого начштаба пристрелить. Деникин решил снять верного друга с этого поста, видел, что и самому надо с главкома уходить. Об его свержении вели интриги генералы Покровский и Слащев (который в конце концов станет преподавателем Академии Красной армии), но доконало поведение Кутепова.

Этот старейший деникинский боевой соратник, опасаясь, что ловкие донцы захватят все плавсредства, подготовленные в Крым, направил главкому требовательную телеграмму, граничащую с ультиматумом, беспокоясь за эвакуацию вверенного ему корпуса. Антон Иванович же всегда считал, что Кутепов сердечно его любил.

– Вот и конец! – сказал Деникин, прочитав телеграмму.

Позже он объяснит:

«Те настроения, которые сделали психологически возможным такое обращение добровольцев к своему Главнокомандующему, предопределили ход событий: в этот день я решил бесповоротно оставить свой пост. Я не мог этого сделать тотчас же, чтобы не вызвать осложнений на фронте, и без того переживавшем критические дни. Предполагал уйти, испив до дна горькую чашу новороссийской эвакуации, устроив армию в Крыму и закрепив Крымский фронт».

Чтобы аккуратно переправить армию с артиллерией и конским составом в Крым из Тамани, откуда узкий пролив до крымского берега, Деникин приказал Донской армии Сидорина и Добровольческому корпусу Кутепова оборонять Таманский полуостров. Но т. е приказа не выполнили. Оставшиеся войска неудержимо хлынули в Новороссийск, в его порту началась паника.

Тогда выручили союзники. Из Константинополя прибыл британский главком на Востоке генерал Мильн с эскадрой адмирала Сеймура. Срочно подошли в Новороссийск и французские суда. Но и они не могли вывезти коней и артиллерию. Свой штаб и донские штабы Деникин погрузил на пароход «Цесаревич Георгий».

Рассветом 27 марта 1919 года последними на русском миноносце «Капитан Сакен» уходили из Новороссийской бухты главком А. И. Деникин и его начштаба И. П. Романовский. В утренних сумерках они вдруг увидели, что на пристани стоят и взывают группы отставших. Деникин приказал капитану поворачивать. Погрузили опоздавших.

Тяжело груженный «Капитан Сакен» под грохот пушек приближающихся красных снова пошел в открытое море. Внезапно мимо него полным ходом пролетел в бухту миноносец «Пылкий»! Это горячий Кутепов, только узнавший, что не взяли 3-й Дроздовский полк, прикрывавший посадку, летел «дроздам» на выручку.

«Пылкий» подскочил к пристаням, и по нему ударили вступившие в порт красные. Миноносец бешено завязал с ними бой. Бил из всех орудий, кутеповцы строчили из пулеметов, чтобы успели на борт дроздовцы, ложившиеся смертью храбрых и на последних белых новороссийских дорогах…

Выпорхнули с Кутеповым и «дрозды». Расплылся и исчез из вида Деникина навсегда Новороссийск. Из Крыма он написал жене:

Контуры города, берега и горы обволакивались туманом, уходя едешь… в прошлое. Такое тяжелое, такое мучительное…

Сердцу бесконечно больно: брошены громадные запасы, вся артиллерия, весь конский состав. Армия обескровлена…