Обнаженная тьма - Елена Арсеньева

Александра прижала руку к горлу.

Вот он сидит… мальчишка, в груди которого бьется сердце еесестры. Той девочки, которую она преданно обожала с той самой минуты, когдаувидела. Угрюмая, нелюдимая, брошенная матерью, не знающая любви отца, живущаяпод присмотром замотанной бабки – уборщицы поликлиники Советского района, гдеАлександра работала теперь сама, – она наконец-то удостоилась встречи с новойродней. Наголо стриженная, потому что заразилась стригущим лишаем от соседскойсобаки, со струпьями от комариных укусов на лодыжках и разбитыми коленками, скурносым, зареванным лицом, Сашка вошла в дом мачехи, боясь дышать от ревностии ненависти к ней. Новая жена отца, с перепугу показавшаяся ей какой-то оченьбольшой и красивой, как ведьма, с этими ее яркими, очень темными глазами идлинными черными косами, небось сама испугалась, увидав «беспризорницу», какмгновенно окрестил старшую дочку Егор Синцов. Она громко вздохнула, словновсхлипнула, а потом вдруг обернулась, выхватила из кроватки маленькую дочку иприжала ее к себе, пытаясь защититься теплым, полусонным тельцем отприщуренного, ненавидящего взгляда падчерицы. Карина недовольно запищала ирезко повернулась, пытаясь понять, куда это так испуганно смотрит мама.

И замерла.

Карине тогда было три года. Александра всю жизнь былауверена, что ни прежде, ни потом она не видела такого чудесного ребенка:черноглазая кудряшка с тугими румяными щеками и накуксившимся розовым ротиком.

– Ктой-то? – смешно и сердито, в одно слово проговорилаКарина. – Эй-то девочка? Или мальчик?

– Девочка, девочка, – шепнула Ангелина Владимировна. – ЭтоСаша. Сашенька… – добавила она с усилием.

– Ша-ше-нька?! – изумленно протянула Карина, тараща своизеркальные, черные глазенки. – Ктой-то? Шашенька – ктой-то?

Мачеха помедлила, но малышка захныкала, не слыша ответа, иАнгелина нехотя процедила:

– Сашенька – твоя сестренка.

– Се-ре-нька? – медленно повторила Карина – и вдругзакричала в неописуемом восторге: – Моя серенькая Шашенька! Ах ты моясеренькая!

Вот чего не будет уже никогда в жизни – ласковых глаз сестры,ее шаловливого шепотка, когда хотелось подольститься к сердитой, или чем-тонедовольной, или просто усталой Александре:

– Ну не дуйся, Шашка! Шлышишь? Я ж тебя люблю! Ах ты моясеренькая Шашенька!

Никогда, никогда… И даже если Ростислав все же добьетсяначала следствия, а потом судебного разбирательства, все равно этот охранник,Игорь, безусловно, прав: ничего не вернуть! Можно заклеймить позором старшегоКорнилова и его приемного сына, можно открытием тайны его выздоровления довестиВсеволода до нового сердечного припадка, а то и до смерти. Можно кричать,буйствовать, биться головой об стенку – ничего не исправить, ничего не вернуть.Карины больше нет, нет… а жизнь идет, и Севка кормит бурундучка в зимнем саду,и Александра с Ростиславом спорят, сыграть свадьбу уже в январе или все-такиподождать февраля, и подруга Карины Аня уехала из Нижнего, получив приглашениеот модельного агентства «Red Stars», и Сережка Володин опять отправился в Чечнюсо своими омоновцами… Да, жизнь идет и идет, забывая о вчера, перескакиваячерез сегодня, в вечной погоне за завтра, – бежит, летит, продолжается, какбудто и не было никогда на свете молоденькой, красивой, тоненькой Карины!

Александра резко повернулась к выходу.

Не вернуть! Какой смысл стоять здесь и ждать, что в лицеэтого чужого, отвратительного ей мальчишки проблеснут любимые черты?

Никогда. Никогда!

Вдруг она споткнулась.

А что, если Всеволод тут ни при чем? Что, если они сРостиславом ошиблись, и сердце сестры мирно гниет в могиле вместе с ее телом?

Не живет, не бьется, не болит…

Странный звук долетел до нее. Александра обернулась, вдругиспугавшись чего-то, – испугавшись так, что у нее похолодели губы.

Всеволод плачет, что ли?

Но нет, он не плакал. Он пел – тихо-тихо, как бы недоверчиво,словно сам удивлялся тем словам, что слетали с губ:

Но не тем холодным сном могилы…

Я б желал навеки так заснуть,

Чтоб в груди дремали жизни силы,

Чтоб дыша вздымалась тихо грудь.

Александра покачнулась.

Чтоб всю ночь, весь день мой слух лелея,

Про любовь мне сладкий голос пел,

Надо мной чтоб, вечно зеленея,

Темный дуб склонялся и шумел, —

пропел Всеволод последнее желание Карины и опять принялсякрошить белый хлеб на дорожку. Александра еще мгновение постояла, словно ждалачего-то, а потом повернулась и тихо пошла в выходу из сада.