Последний вечер в Лондоне - Карен Уайт

– Что ж, Колин, смею заметить, что он – твоя точная копия. – Гиацинт Понсонби опустила мою руку, чтобы разглядеть фото получше.

– Сходство просто поразительное.

– Я до сих пор его не вижу, – нахмурился Колин. – Он мне приходится…

– Двоюродным дедом, – закончила за него Гиацинт. – Брат твоей родной бабушки по линии отца. Я столько копалась в твоем семейном древе и записях, что уже чувствую себя членом семьи! – Она рассмеялась – точнее сказать, захихикала – и снова перевела взгляд на фотографию. – Меня всегда поражала родовая генетика. Но каков красавец! Еще и в военной форме. Теперь понятно, почему ваша Прешес влюбилась в него. И почему испытывает такую нежность к Колину.

– Ой, нет, Прешес и Грэм… – начала Пенелопа, а затем замолчала, обдумывая услышанное.

Я тоже задумалась, когда перевернула фотографию и перечитала надпись на обороте. Сладких снов, моя любовь. Я встретилась с Колином взглядом и поняла, что он вспомнил, как Прешес произносила: «Сладких снов». Но многие люди так говорят – в том числе и моя мама. А Ева жила с Прешес и, возможно, повторяла многие ее присказки, так что она спокойно могла написать одну из них на обороте фотографии. Когда я жила в одной комнате с Арабеллой, я уже через месяц начала называть туалет «клозетом», подъемник «лифтом» и добавлять молоко в чашку до того, как налить кофе. И все же…

Словно прочитав мои мысли, Колин взял мой рюкзак и вынул оттуда пачку писем Софии. Сверху, отдельно от остальных, лежала небольшая записка, единственное письмо Евы. То, которое она отправила Софии в 1939 году, забыв сумочку на званом ужине. Я вспомнила, как, впервые увидев письмо, подумала, что буквы напоминают почерк ребенка, практикующегося в чистописании.

Колин аккуратно выудил записку из конверта и подошел ко мне. Я сравнила ее текст со словами на обороте фото, посмотрела сначала на один почерк, затем на другой, давая возможность выводам усвоиться, давая им эхом донестись в ту часть мозга, которая превращает облака в клоунов, а тени – в бабаек. В ту часть, где невероятное становилось возможным.

– Это может ничего не значить, – громко проговорила я, – а может и значить.

Я вынула одно из писем, написанных Прешес в Париже и отправленных Софии через несколько десятков лет после войны, и положила его рядом с запиской и фотографией.

Колин нахмурил брови.

– Я, конечно, не эксперт по почеркам, но, по мне, выглядит так, словно все это написано одной рукой. – Он указал на подпись внизу записки о забытой сумочке. – Ева Харлоу. – Он подвинул ближе письмо из Парижа. – Или Прешес Дюбо?

– Похоже, Евы Харлоу никогда и не существовало, судя по архивным материалам, – сказала Гиацинт. – Мы исчерпали все наши ресурсы. В некоторых записях это имя действительно фигурирует, но не в Девоне и не подходящее по возрасту.

Джеймс прочистил горло.

– Но ты все же нашла что-то новенькое, Гиацинт?

Она снова захихикала.

– Да, про вашего Грэма! Я совсем позабыла во всей этой суматохе. Ощущение, что это у меня мозги роженицы, а не у моей дочери. Хотя в сравнении со мной Джессика мыслит гораздо более здраво, чем я теперь. – Она улыбнулась Пенелопе и Джеймсу, а затем перевела взгляд на Колина.

– Ты это поймешь, когда у тебя появится первый внук, уверяю тебя, – проговорила она, снимая сумку с плеча.

– Позволь мне, – сказал Джеймс.

Он поставил ее большую, но достаточно практичную сумку на стол. Внутри она была разделена на секции, наполненные разными документами, офисными принадлежностями вместе с плюшевым голубым жирафом и соской-пустышкой, аккуратно вставленными в кармашек рядом с айпадом.

Я собралась что-то сказать, но внезапно слова вылетели у меня из головы, когда я увидела повернувшегося ко мне в профиль Джеймса и его улыбку. На секунду я перестала дышать и, забыв о манерах, просто уставилась на него.

– Твою ж налево!

Все обернулись ко мне. Дрожащими от возбуждения руками я полезла в рюкзак и вынула оттуда кипу изрезанных фотографий. Я указала на одну, где на скамейке парка сидела женщина со шляпкой на коленях, повернувшись так, что мы могли отчетливо разглядеть ее профиль и идеальную кожу левой стороны шеи.

– Смотрите. – Я указала на нос. – Видите легкое искривление на переносице? Из-за него лицо нельзя назвать идеальным, но оно делает ее интереснее. Она красивая женщина, так что люди этого особенно и не замечают.

– Согласен, – сказал Колин.

– Подожди, – проговорила я. – Я еще не закончила. – Я снова полезла в рюкзак и на этот раз вынула фотографию выходящей из автомобиля женщины, чье лицо так же было обращено к нам в профиль, а затем одну из последних фотографий Прешес, которые я сделала в ее квартире. – Это одна и та же женщина, видите? Но эта… – Я подвинула фотографию женщины на скамейке ближе, чтобы мы могли сравнить. – Тут нос совершенно не как у женщины на скамейке. Совершенно прямой и ровный. И посмотрите. – Я постучала по фото, где была видна полускрытая родинка на шее Прешес. – И еще вот это. Она скрыта, но не до конца. Но на всех обрезанных фотографиях женщин с таким носом родинки не видно.

– Так это не одна и та же женщина? – спросила Гиацинт, как мне показалось, с ликованием в голосе. Словно ей приносили удовольствие головоломки, пусть и затрагивающие кого-то лично.

– Нет. Не одна и та же. – Я повернулась к отцу Колина. – Джеймс, будьте любезны, поверните немного голову, чтобы мы могли посмотреть на вас в профиль.

С озадаченным видом он сделал, как я просила. Я скорее почувствовала, чем услышала, вздох трех человек у меня за спиной. Я повернулась к Колину.

– Что думаешь?

– Даже не знаю… Но одно понятно – кем бы ни была эта женщина на скамейке, она каким-то образом в родстве с моим отцом. И со мной тоже, судя по всему.

– Но кто это? – спросил Джеймс. – Та самая неуловимая Ева?

Я так долго всматривалась в фотографию, что у меня начало расплываться в глазах. В моей голове эхом раздавались слова Прешес. То, что человек пропал, еще не значит, что он хочет, чтобы его нашли. Она говорила это про Еву. Как ей нравилось представлять, что Ева и Грэм сбежали вместе к дому у моря.

Я припомнила мысль, крутившуюся в голове, когда я в первый раз опорожнила сумочку в квартире Прешес. Мысль настолько возмутительная и фантастичная, что я отбросила ее, не желая считать соответствующей правде, хотя она занимала меня гораздо дольше, чем мне хотелось признать. Поразительно, как давно я это знала, но слишком погрузилась в собственную драму, чтобы поднять глаза и признать очевидность. И еще я знала: тайна – не моя.

Но пришло время Прешес объяснить, почему пропавший человек не хочет, чтобы его нашли. Пришло время помочь умирающей женщине найти искупление.

Я подняла глаза и встретилась с Колином взглядом.

– Нет, – сказала я. – Это определенно не Ева Харлоу.