Пленительная страсть - Ферн Майклз

Если понадобится, то можно будет устроить так, чтобы этот дикарь встретился со своей женой, а потом на глазах у них обоих Цезарь убьет их светловолосое чадо, растопчет этот проклятый сверток, лежащий сейчас в колыбели. Так или иначе он поступит — это потом будет видно. А сейчас нужно каким-то образом послать сообщение в Батавию, пусть даже ради этого придется отправить туда корабль без груза… Нужно заманить ненавистного голландца сюда, а уж тут с ним покончить будет нетрудно!

Бросив последний взгляд на раздавленную сигару, Цезарь достал из кармана другую и, не оглядываясь, направился в свой кабинет.

— Мефрау, когда вы спали, пожаловал наконец сеньор, — сообщила фрау Хольц с многозначительной улыбкой. — Пожелал взглянуть на родившегося ребенка.

— Ну и как? Понравился сеньору мой сын? Надеюсь, он остался доволен. Что он сказал о моем мальчике?

— Он не произнес ни слова, но, судя по взгляду, готов был убить вашего сынишку. Мы должны и день и ночь беречь младенца от этого дьявола. Сколько ненависти было в его глазах! И к кому? К очаровательному крошке! Нет, этот чертов испанец не человек. Он способен на что угодно! Столько в нем злобы, мефрау, что страшно становится. Нам надо быть настороже, живя с таким мерзавцем под одной крышей.

— Да, фрау Хольц, вы правы. Все эти месяцы он пребывал в полной уверенности, что является отцом ребенка, поэтому ожидал увидеть темноволосого и смуглокожего мальчика. А увидел… Я представляю его реакцию! Мы должны сделать все, чтобы защитить моего сыночка от этого изверга.

— Послушайте, мефрау, какой настойчивый крик! Ваш малютка снова проголодался.

Сирена улыбнулась. У ребенка были великолепные легкие, и можно было не сомневаться, что его крик слышался во всем доме.

* * *

Дни проходили за днями, но Сирена не замечала их бега, всецело поглощенная заботами о малыше — занятием новым для нее, но бесконечно радостным. И все это время рядом с нею находилась верная, преданная фрау Хольц, отдававшая себя хлопотам о малыше с неменьшим энтузиазмом, чем счастливая молодая мама.

И все это время из головы Сирены никак не выходили слова экономки об опасности, грозящей малютке со стороны озлобленного Альвареса. Она не могла не осознавать правоту старой, умудренной опытом женщины, и с каждым днем тревога молодой матери нарастала. Безотчетный страх за сыночка вселился в нее, проникнув во все поры. Особый ужас внушали ей участившиеся визиты Цезаря в детскую. Он приходил и подолгу стоял перед колыбелькой, пристально глядя на маленький, беспомощный сверток. Иной раз лицо испанца искажалось злобой и ненавистью, а иной раз было бесстрастным, лишенным какого бы то ни было выражения. Но именно в эти моменты, когда взгляд его, казалось, ничего не выражал, кровь застывала в жилах Сирены от леденящего душу, безотчетного страха. Она чувствовала, что коварный испанец замышляет какое-то злодейство — возможно, смерть ее маленького сыночка и ее самой. Если бы этот страшный человек хотя бы говорил что-нибудь! Но он хранил безмолвие, и от этого становилось жутко вдвойне. Без предупреждения, без звука он входил в детскую, а затем не проронив ни слова, уходил. После каждого такого визита Сирену начинала бить нервная дрожь. Молодая мать боялась не столько за себя, сколько за свое драгоценное дитя, за своего мальчика, за своего ненаглядного сыночка.

Как-то раз, в один из ясных солнечных дней, закончив кормить малютку грудью, молодая мать только собралась было положить своего насытившегося крошку в колыбель, чтобы он поспал, как, безотчетно подняв глаза, вздрогнула, увидев стоявшего в дверях Цезаря.

Какое-то мгновение он в молчаливой задумчивости смотрел на Сирену, а затем неожиданно проговорил тихим, вкрадчивым голосом:

— Я наводил справки о кормилице для ребенка.

— Что?! — в голосе молодой женщины зазвенел гнев.

— Я говорю о кормилице, моя дорогая, — отчетливо повторил испанец, — потому что в такие минуты, как теперешняя, ты мне напоминаешь свиноматку, а это зрелище оскорбительно для моих глаз. Как только найдется подходящая кормилица, ты передашь ребенка ей.

Зеленые глаза Сирены опасно сверкнули, но она сдержалась и не произнесла ни слова.

— Я решил найти кормилицу, — ровным голосом продолжал он, — потому, что настало время исполнять обязанности, ради которых я и привез тебя сюда.

— И что же это за обязанности? — холодно спросила она.

— Ты будешь выполнять обязанности хозяйки дома и моей супруги. Все окружающие считают нас мужем и женой. Никто не посмеет усомниться в этом. Прошло уже два месяца со дня рождения ребенка, и пора уже отнимать его от груди. У тебя будет достаточно забот и без кудахтанья над этим орущим отродьем. Кроме того, я не хочу, чтобы ты перепортила своим материнским молоком все те красивые платья, которые я купил для тебя.

— Как же, однако, ты все за меня решил! А если я откажусь от твоего… предложения насчет кормилицы? Что тогда?

— Тогда, моя дорогая сеньора, ты можешь вообще потерять ребенка, который доставляет тебе столько беспокойства и отнимает уйму времени! С твоей стороны было бы благоразумнее прислушаться к моим предложениям. А то, знаешь ли, в последнее время я стал таким нервным, таким раздражительным, и порой мне самому кажется, что еще немного — и присущее мне терпение оставит меня!

— Ах ты тварь! У тебя еще хватает наглости угрожать мне! Мало того, что ты насильно привез меня Бог знает куда, держишь меня здесь как пленницу и рассказываешь всем направо-налево, будто бы я являюсь твоей женой и родила тебе сына! О Боже! И в довершение ко всему ты надеешься, что я буду вести себя по отношению к тебе как любящая супруга… Цезарь, твоя глупость поражает меня! Извини, но я считала тебя умнее. Неужели ты надеешься, будто я когда-нибудь смогу не то чтобы полюбить, а даже просто с симпатией относиться к тебе?! Нет, нет и еще раз нет! Никогда! Я бы убила тебя, если бы могла! И не надейся, что я буду изображать здесь твою жену, что я приму участие в затеваемом фарсе!

— Моя дорогая, не стоит так горячиться понапрасну. Я уверен, что ты великолепно справишься с предложенной тебе ролью. Ты очень талантливая актриса. Я с наслаждением наблюдал за твоей двойной игрой в Батавии. Думаю, что за это время ты не успела растерять свой редкий талант. В конце концов, я советую тебе черпать вдохновение в своем материнстве, думая об интересах собственного ребенка.

— Ты… ты… негодяй, мерзавец, подонок! Ты ублюдочная свинья! Сын проститутки!

— Ах моя милая сеньора! А кто тогда ты? — игриво спросил он, бесцеремонно уставясь на ее полную волнующуюся грудь, и похотливая улыбка заиграла на его губах. — Жена негодяя, мерзавца, подонка, ублюдочной свиньи и сына проститутки? Не так ли, дорогая? Ну что ж, тоже неплохо…

— Ты забываешься, Цезарь! Я вовсе не твоя жена. И никто на свете не убедит меня в обратном. Ни при каких обстоятельствах я не стану твоей женой! Можешь зарубить себе это на носу.

— Помнится, я уже говорил тебе однажды, что обладаю редким терпением. Но не надо его испытывать. Это может тебе дорого стоить! Цена уже известна — это здоровье и жизнь твоего… сына. Надеюсь, ты меня хорошо поняла, мамаша? А теперь о деле! Сегодня вечером я устраиваю небольшой ужин, будут присутствовать человек двенадцать… Я пришлю к тебе слугу, который принесет платье и драгоценности, достойные моей жены и твоей красоты. А после ужина мы начнем жизнь, которую полагается вести нормальным супругам. Обещаю тебе незабываемую ночь, дорогая, — выразительным взглядом Цезарь окинул её фигуру, и Сирена почувствовала такой жгучий стыд, как будто сидела перед ним раздетая. — Ужин начнется после захода солнца. Однако ты спустись вниз на час раньше, и мы поднимем тост за драгоценное здоровье твоего сына, горячо любимого нами обоими. До встречи, моя дорогая Сирена! — все это он произнес ровным, невыразительным голосом, и его глаза при свете полуденного солнца казались непроницаемыми.