Сказки, рассказанные на ночь - Вильгельм Гауф

Итак, в 1519 году все дошло до края. Сумей герцог выиграть битву, его посчитали бы правым и он приобрел бы сторонников. Удайся союзу разбить герцога, и тогда — горе последнему: порыв ожесточенной мести не сулил пощады.

С тревогой устремлены были взоры Германии на исход этой борьбы, жадно старались люди проникнуть сквозь завесу судьбы, чтобы высмотреть, что принесут грядущие дни, победит ли Вюртемберг, или союз удержит за собою поле брани.

Мы хотим приподнять завесу истории и развернуть картину за картиной. Пожелаем же, чтобы уважаемый читатель, не дай бог утомившись слишком рано, не отвернул своих глаз от страниц книги.

Или, может быть, это чересчур смелая попытка — пересказать преданье старины глубокой в наши дни? Не покажется ли кому рискованным желание обратить взоры читателей к вершинам Швабских Альп и живописным долинам Неккара?

Поток Сусквеганны и красивые высоты Бостона, зеленые берега Твида и горы Шотландии, веселые нравы старой доброй Англии и романтическая нищета гэлов, благодаря искусной кисти замечательного романиста, широко известны и у нас[35]. Люди читают со страстью в добротных переводах о том, как растут грибы из земли, что происходило шестьдесят или шестьсот лет назад на полях под Глазго или в лесах Уэльса. Действительно, вскоре мы так овладеем историей чужеземных государств, как будто ее сами научно исследовали. Картина за картиной, возникающая перед нашим изумленным взором, рождает чудо, и в результате мы оказываемся более сведущими в истории Шотландии, нежели в своей собственной, и ориентируемся в религиозных и общественных процессах своего отечества хуже, чем в особенностях пресвитерианской и епископальной церкви Туманного Альбиона.

В чем же секрет того чуда, с помощью которого неизвестный маг приковывает наши сердца и взоры к горным пустошам своей родины? Может быть, в невероятных масштабах рассказанного, в ужасающем количестве томов, которые он пересылает к нам через канал? Но ведь и мы, с Божьей помощью и благодаря Лейпцигским ярмаркам, тоже имеем мужей, сотворивших по восемьдесят, сто и сто двадцать томов! А быть может, горы Шотландии зеленее немецкого Харца и вершин Шварцвальда или волны Твида голубей волн Неккара и Дуная, а его берега живописнее берегов Рейна? Или, возможно, шотландцы более интересная человеческая порода, нежели выходцы из нашей страны, и у их отцов кровь была краснее, чем у швабов и саксонцев в старину, либо их женщины много любезнее, а девушки красивее, чем дочери Германии? В этом мы сильно сомневаемся и полагаем, что причина успеха чужеземца кроется в другом.

А именно — этот великий романист опирается на историю своей страны и исходит из ее общественных предпосылок, мы же в течение столетий привыкли к тому, что ищем под чужими небесами то, что цветет и под нашим небом. Так поражаемся мы всему чужому, иностранному, полагая, что оно великое и возвышенное, потому что выросло не в родных пенатах.

Между тем было и у нас славное прошлое, богатое общественной борьбой и не менее интересное для нас, чем прошлое шотландцев, потому и рискнули мы развернуть свое историческое полотно.

Если уважаемый читатель не обнаружит в нем уверенных очертаний исторических фигур, волшебного блеска живописных ландшафтов, а его глаз, привыкший к подобным изыскам, будет напрасно искать сладкую магию колдовства и свидетельств судьбы, выявленных цыганской рукой, и даже посчитает, что краски наши тусклы, карандаш затупился, то извинить нас может только одно, а именно — историческая правда.

После первых пасмурных дней марта 1519 года наконец, двенадцатого числа, в имперском городе Ульме наступило прекрасное утро. Туман с Дуная, столь частый в такое время года, отступил задолго до полудня, взорам открылась просторная долина за рекой.

Холодные, узкие улочки с высокими остроконечными крышами домов осветило солнце и придало им такой блеск и приветливость, которые соответствовали сегодняшнему праздничному настроению. Большая улица Хердбрюкер — она идет от Дунайских ворот к ратуше — была в это утро битком набита народом, стоявшим стеной, голова к голове, по обе стороны вдоль домов, оставляя лишь небольшое пространство посередине. Глухой ропот напряженного ожидания пробегал по рядам и лишь изредка разражался коротким смешком, когда старые суровые городские стражники концами длинных алебард бесцеремонно оттесняли назад какую-нибудь красивую девушку, которая нескромно протискивалась в свободное пространство, или когда какой-нибудь шутник забавлялся, крича: «Идут! Идут!» Все вытягивали шеи, с усилием выглядывая вперед, пока не обнаруживался обман.

Но еще большая теснота была там, где улица Хердбрюкер сворачивала на площадь перед ратушей. Тут выстроились гильдии ремесленников со своими старшинами во главе: корабелы, ткачи, плотники, пивовары, с их знаменами и ремесленными значками. Все они, в праздничных куртках, хорошо вооруженные, собраны были в большом количестве.

Если толпа здесь, внизу, радовала глаз своим веселым праздничным видом, то это еще больше можно было сказать о высоких домах улицы.

До остроконечных крыш все окна были полны нарядными женщинами и девушками. Зеленые еловые и тисовые ветви, пестрые ковры и шали, которыми были убраны косяки, живописно обрамляли прелестные картины.

Но, должно быть, самую грациозную представлял эркер в доме господина Ханса фон Бесерера. Там стояли две девушки, не похожие друг на друга лицом, сложением и одеждой, но настолько красивые, что, глядя с улицы, трудно было отдать предпочтение какой-либо из них.

Обе казались не старше восемнадцати лет. Одна была изящного сложения; пышные темно-русые волосы окружали высокий лоб; темные брови, спокойные голубые глаза, тонко очерченный рот и нежный цвет щек представляли необыкновенно привлекательное зрелище, которое одобрили бы сегодняшние модницы, но в те времена, когда ценились более насыщенные краски и округлые формы, ее могло выделить среди красавиц только необыкновенное достоинство, с каковым она держалась.

Другая, пониже и с более пышными формами, нежели ее соседка, была беззаботным, веселым существом, которое знает, что оно всем нравится. Ее белокурые волосы были заплетены, по тогдашней моде ульмских дам, во множество косичек и локончиков, частью запрятанных под белый чепчик с волной искусно сделанных складочек. Круглое свежее личико ее пребывало в постоянном движении. Но еще неугомоннее скользили по толпе живые глаза, а улыбка, ежеминутно позволяя видеть прекрасные зубы, ясно говорила, что среди почтенной публики немало личностей вызывало у нее веселое настроение.

Позади обеих девушек стоял высокий пожилой мужчина. Выразительные, строгие черты его лица, косматые брови, длинная, редкая, уже поседевшая борода, наконец, черный костюм, странно отличавшийся от окружавшей праздничной пышности, придавали ему суровый, почти мрачный вид, который лишь изредка смягчался, когда проблеск приветливости, вызванный меткими замечаниями блондинки, как зарница, вспыхивал на печальном лице старика.