На карнавале истории - Леонид Иванович Плющ

Комаровой. Было больно думать, что придет и их черед (что и сталось в 73-м году с Витей). С Виктором мы много обсуждали проблемы национальные (в отличие от москвичей он их хорошо знал), проблемы воспитания ребенка. Он с прохладцей относился к Фрейду, к его пансексуализму, вокруг этих проблем вульгаризации подсознания и шел преимущественно наш спор.

Политика не по душе Некипелову, но невозможность дышать этой атмосферой лжи и террора, невозможность молчать неизбежно вела к самиздату, протесту, в тюрьму. И все же известие об его аресте, которое я получил в психушке, было ошеломляющим:

— Опять забирают поэтов, за честное слово, за искреннюю поэзию. Да что же это? Убили Пушкина, Грибоедова заставили выполнять поручения русского империализма и довели до страшной смерти под ударами возмущенных персов. Смерти… От самоубийства, от чахотки, от сумасшествия, от голода. Духовные смерти…

Григорий Подъяпольский умер, не выдержав нервного напряжения борьбы с советской мерзостью.

Гарик Суперфин сидит, голодает за свой талант, за свою память, которая помнит о мертвых и живых.

Владимир Буковский умирает от голода в тюрьме, а его мать взывает ко всему миру спасти ее сына, спасавшего других людей, весь мир от тотальной, всеземной психушки — ГУЛага[11].

Лежат стихи Виктора Некипелова, полные таланта, разума и любви и которые так трудно здесь опубликовать: кому здесь нужны стихи? А Виктору грозит новый срок.

*

А из окна — прекрасная Норвегия, «страна суровых норвежцев» (куда-то вглубы веков ушло свирепое мужество их предков — варягов, викингов, осталась спокойная уравновешенная доброта). Озеро, каменные уступы, лес, слегка напоминающий родные Карпаты. И кажется, что если бы наши люди могли ездить сюда, в Швейцарию, Англию, Францию, увидели бы живых людей, столь непохожих национально, но столь близких общечеловечески, то все эти Андроповы тут же испарились бы, как злой сон. Стало бы ясно, что все зло Запада тысячекратно преувеличено, а свое тысячекратно преуменьшено и что можно жить так же по-человечески, как норвежцы.

Норвежцы по-настоящему, не на словах любят свою природу, своих детей, свою свободу и благосостояние. И дискутируют в парламенте: год службы в армии — не слишком ли обременительно для человека? Стараются, чтобы и этот год не был зачеркнутым, уничтоженым годом жизни.

А наш хозяин украинец (Господи, кто б мог подумать, что Шевченко своим символом Украины-Иудеи предсказал украинское рассеяние: 2 миллиона в Германии, Франции, Австралии, Канаде, США!), украинец во всех своих чертах, но уже в чем-то норвежец, рассказывает о приходе «братьев» в 39-м году на Западную Украину, о расстрелах, пытках, потоках лжи, обрушившихся на бедное, угнетенное ранее Польшей украинское население, о рыцарях украинского партизанского движения.

… Озеро милое, Родина милая…

Норвежский украинец (и любящая далекую Украину норвежка и их дети), французские, немецкие, американские украинцы… как не похожи и похожи они… Болгарин и негр — украинские патриоты (жены — украинки), ирландец (друзья — украинцы), баск, говорящий об Украине.

*

После каждой встречи мой портфель наполняется самиздатом. В конце концов, с туго набитым портфелем в одной руке и с восемью томами Маркса в другой (Ира Якир отдала их мне) я поехал в аэропорт.

Погода была нелетная. Посидев несколько часов с майором КГБ, одетым в парадный кагебистский мундир и читавшим «Любовь и ненависть» Шевцова, я отправился на вокзал. На вокзале стояли огромные очереди. У меня раскалывалась от боли голова (грипп), уже ничего не интересовало, исчезли опасения, что следят.

Подошел легавый.

— Вы что тут делаете?

— Покупаю билет.

— Билетов уже нет.

— Я жду, может, кто продаст.

Посмотрел документы, книги Маркса (портфель с самиздатом случайно оказался вне его поля зрения).

Через некоторое время я увидел знакомое лицо украинского патриота.

Я подошел к нему, напомнил о себе (ни я не помнил его фамилии, ни он не знал моей), об общих знакомых.

Он предложил сесть к ним в вагон без билета («по дороге заплатим проводнику»). Я объяснил, что со мной самиздат и потому мне опасно сталкиваться с милицией, с контролерами.

— Я буду держать портфель при себе.

Он вскочил в вагон, а меня не пустили.

Поезд пошел, а вместе с ним мой самиздат в руках полузнакомого человека.

Я вернулся к Ире Якир, рассказал о приключении. Она смеялась над моей «конспирацией».

— Ты всегда ругаешь москвичей за неосторожность. Но так, как ты, еще никто не поступал.

В Киев я приехал через день, в пять часов утра. По дороге девушка из моего купе сказала, что живет на Русаковке (район Киева) и что за ней приедет дядя на машине. Я обрадовался: мне ведь туда же.

Когда я вышел из вагона, увидел дядю рядом с ней.

Метров через пять:

— Пройдемте!

Рядом двое легавых.

— А что такое?

— По телеграфу сообщили, что вы, напившись, буянили в вагоне.

— Но ведь я не пьян. И откуда вы знаете, что именно я буянил? Вам что, фотографию мою передали?

— Где ваш билет?

— Выбросил. Давайте-ка лучше вернемся в вагон, спросим проводника, буянил ли я.

— Нечего спрашивать.

Завели в привокзальное отделение. Все тот же бессмысленный спор.

Майор был пьян, рядом лейтенант в нетрезвом состоянии.

— У вас нет билета, вы ехали без билета, мы будем судить проводницу: вы ей заплатили. (Успели шепнуть ему мои провожатые, что выбросил билет.)

— Обыскать.

— Что искать будете? Билет?

Опять споры, мелькают законы с моей стороны и алогизмы с его.

Просматривают постранично 8 томов Маркса.

— А зачем вам Маркс? Его что, нет в Киеве?

— У меня денег нет, чтоб купить.

Нашли какие-то порезанные бумажки.

— Собрать, лейтенант!

Лейтенант не может. Я, увидав, что ничего нет опасного в бумажках, собрал ему (спешил домой, чтоб застать жену дома).

— «Поздравляю с праздником. Целую. Ю. Ким. Пошел за врачом».

— Что за враг?

— Не враг, а врач.

Начался спор — врач или враг.

Говорю:

— После поцелуя не идут за врагом, а за врачом могут пойти.

Ржут от «остроты».

Майор побежал куда-то (сообщать о плодах обыска). Прибежал злой, но не на меня, а на хозяев. Ко мне отношение сочувственное. Видимо, сказали, что это не шифровка и что он — болван.

Дома посмеялись над приключением. Тот, кто получил мой портфель, ругался:

— Кому ты передал свой портфель?! Он же 300 рублей получает, он же в штаны наклал по дороге.

Я оправдывал себя дикой головной болью и тем, что неосторожность моя обернулась удачей.

На следствии 72 года мне напомнили:

— Вы что, думаете, что обманули нас тогда, на вокзале? Мы знаем, что