На карнавале истории - Леонид Иванович Плющ

В качестве символа особенно заинтересовало меня «белое пятно» в гимне СССР — отсутствие слов. Гимн без слов выдает суть нового этапа сталинизма: слова о Сталине подразумеваются, но произносить их пока стыдно. А новых не хотят. Этому соответствует нежелание выполнить обещание — заменить Конституцию «диктатуры пролетариата» Конституцией «общенародного государства». Им кажется слишком либеральной Сталинская Конституция, а ведь придется сказать еще более прекраснодушные слова. Слова никогда не мешают им, но «антисоветчики» используют их же слова против них. Это неприятно. Технократы собираются вовсе отказаться от добрых слов — зачем им слова о демократии, свободе и гуманизме? У них кибернетика, ракеты, атомные бомбы, вся техника, промышленность и наука. Бюрократы же уважают бумажки и любят хорошие слова. Это их слабость.

Гимн без слов означает то же, что белый круг на красном флаге национал-демократов в ФРГ. Но у НДП это сознательный намек, кулак в белых перчатках (по типу статьи русского фашиста под названием «Без жидов», тут вкус тонкого эстетизма, в дореволюционном «Бей» заменено лишь «й» на «3» — и гуманно, и последовательно). А у Брежнева белое пятно в гимне — бессознательная угроза и растерянность, слабость, неустойчивость власти[10].

Понятие «общенародное государство» — алогично для марксиста. Это абсурд, алогизм, раскрывающий причины отсутствия слов в гимне. Всенародное государство

— ложь, такая же как и «диктатура пролетариата» при Сталине, но ложь алогичная, ложь и правда отказа от доктрины марксизма. Ведь «общенародное государство»

— это «грубый казарменный коммунизм» по Марксу. Но и это, наиболее точное определение алогизма оборота не точно, ибо нужно говорить об «антинародном государстве», о машине подавления всех классов (ведь и бюрократы придавлены машиной, и они недовольны им: одним хочется безнаказанно пользоваться материальными благами открыто, всенародно; другим хочется открыто подчиняться Сталину и тотально терроризировать народ, третьи хотят улучшить работу народного хозяйства, четвертые мечтают о прекрасном буржуазном Западе, пятые… все чего-то не того желают). Государство — машина для подавления одного класса другим (Ленин). Общенародное? Всенародная машина подавления всего народа всем народом… Что это? Пауки в банке? Ну нет, крестьяне крадут, пьют, но никого как класс не грызут. Рабочие? То же. Интеллигенты? То же, разве что врет больше, унижается больше. Но она угнетена не менее других. Значит, не всенародное взаимоугнетение. Если бы что-то марксистское осталось у идеологов КПСС, то они должны были бы сказать: определения государства, данные Марксом, Энгельсом, Лениным, устарели. Вот вам новое, более точное. И тогда «общенародное государство» приобрело бы какой-то логический смысл, пусть и не соответствующий реальному советскому государству. Но ведь для этого нужно мыслить, а не фальшиво бить поклоны отцам-основателям теории.

Интересна и бессознательная символика советского государства. В Киеве стоит памятник Ленину в виде фаллуса. Возник обычай ездить к памятникам Ленина после бракосочетания. Они, отцы народа и его слуги, любят ездить в авто черного цвета, работать в зданиях из черного гранита (в Киеве два года назад здание ЦК уже облицевали, прикрыв свою черную работу, — поняли, что ли, смысл черноты, которая у славян означает смерть, удушье, болезнь, сатанизм?), располагать в газетных статьях вождей по порядку их близости к очередному Вождю или же в соответствии с их действительным значением в олигархии, ездить в машинах, номера которых точно соответствуют месту в иерархии. Фуражки на офицерах все более приближаются к красивости гитлеровских, обмундирование к «белопогонному» с его роскошью ментиков, леонточек, красок, кастовых различий. Все больше термин «советский патриотизм» вытесняет лживый «интернационализм». Как забавно мне было в Киевской тюрьме прочесть статью о торжественном введении звания «прапорщик», а потом увидеть моих надзирателей уже в виде прапорщиков.

Как-то вся история России заглянула мне в камеру, когда я на 1-е Мая — праздник трудящихся — увидел пьяное улыбчивое лицо прапорщика в… голубом праздничном мундире.

Ну как тут обойтись без поэзии:

И вы, мундиры голубые,

И ты, послушный им народ…

Все та же лермонтовская страна — страна голубых мундиров, страна рабов, терпящих по триста лет, чтобы восстать в ослеплении, а потом опять погрузиться в терпение на очередные триста лет. Я не хотел бы, чтоб это поняли как презрение к русскому народу. Шевченко писал о «миллионах свинопасов» в казацком вольнолюбивом народе, о гетманах — «варшавском мусоре, подножье Москвы». Но когда я слышу сейчас опять о богоизбранности, мессианской роли русских, мне становится не по себе. 300 лет монгольского ига, 300 лет самодержавного, 60 — пока — советского. Зачем русские патриоты мечутся между низкопоклонничеством перед Западом и шовинистической гордыней своей… чем гордятся?

Обе крайности — проявления комплекса националы ной неполноценности. У Лермонтова, Чернышевского, Герцена, Сахарова этого комплекса нет. Да и зачем он русским? Это же национальная ущербность — мессианство, слепая национальная любовь и гордыня.

Первое, что я узнал в Москве, было известие о суде над философом Егидесом. Я знал о нем лишь то, что он написал работу о смысле жизни — одну из трех, что появились на эту тему. Чувствовалось по этой работе, что автор думает и понимает всю значимость проблемы, так долго считавшейся религиозной псевдопроблемой.

Егидеса посадили в обычную психушку («идеи величия и реформаторства»; он написал проект устава КПСС и Конституции, а также «клеветнические» статьи «К основным направлениям социализма» и «Единственный выход»).

Москвичи обсуждали статью А. Михайлова «Соображения по поводу либеральной кампании 1968 г.» — критика либеральной оппозиции — в частности, Инициативной группы — с позиций социал-демократического марксизма. Многое из замечаний автора мне показалось верным, но даже верное написано таким снисходительным тоном, с изрядной дозой догматизма, с непониманием политической значимости законничества и морализма движения и со склонностью х подполью. Эти ошибки смазали все то близкое, что было в статье для многих, разделяющих сходные с михайловскими позиции. Совершенно возмутительной была фраза о бесноватости, истеричности демонстрации 25 августа 68-го года. Не понимать значения вспышек морального негодования — означает стоять на позициях плоского рационализма, прагматизма. Михайлов не понимал всей значимости — на этапе разрастания оппозиции в среде специалистов — идейности, бесстрашия, морального протеста и правосознания в стране бесправия.

Все это ослабило силу его тезиса о том, что многие участники мистифицируют социальные корни демократического движения: противоречия между уровнем производительных сил и бюрократической системой распределения, организации и управления, в классовом отношении — между научно-технической и гуманитарной интеллигенцией, специалистами и бюрократами. Мистификация состоит в трактовке движения как чисто морального протеста, внеклассового. Михайлов совершенно точно указал на то, что борьба за общенародное право — свободу слова, убеждений, мысли