Мечтавший о солнце. Письма 1883–1890 годов - Винсент Ван Гог

Спрячь подальше все, что есть негодного в посылке, – бессмысленно держать это барахло; может быть, оно пригодится мне позже, чтобы кое-что припомнить. Все сто́ящее будет лучше смотреться, если представлено небольшим количеством картин. Остальное положи между двумя листами картона, проложив этюды старыми газетами, затем сунь в угол – большего они не заслуживают.

Посылаю тебе рисунки в свернутом виде.

Жму руку тебе, Йо и друзьям.

Рисунки «Арльская лечебница», плакучая ива среди травы, поля и оливы – продолжение серии, которую я когда-то делал в Монмажуре. Прочее – беглые этюды, выполненные в саду.

С Шекспиром спешки нет: пусть у них не нашлось этого издания, не будет же оно идти целую вечность.

Можешь не опасаться, что я осмелюсь забраться на головокружительные вершины по своей воле, – но, к несчастью, хотим мы того или нет, мы зависим от обстоятельств и подвержены болезням нашего времени. Однако я принимаю столько мер предосторожности, что вряд ли меня постигнет новый кризис, и надеюсь, что приступы не повторятся.

784. Br. 1990: 786, CL: 597. Тео Ван Гогу. Сен-Реми-де-Прованс, вторник, 2 июля 1889

Дорогой Тео,

я вложил сюда письмо от матери – конечно, тебе уже известны все новости, которые в нем есть. Я нахожу, что Кор поступил вполне последовательно, отправившись туда[111]. Вот в чем разница с жизнью в Европе: там нет нужды, как здесь, подпадать под влияние наших больших городов, настолько старых, что кажется, все в них дряхло и непрочно. Возможно, вдали от нашего общества человек становится счастливее – вместо того, чтобы видеть, как его жизненные силы и врожденная природная энергия растрачиваются на пустословие. Даже если это не так, он, приняв без колебаний это назначение, поступил честно и соответственно своему воспитанию. Итак, я посылаю тебе письмо не для того, чтобы сообщить все эти новости. А для того, чтобы ты хоть немного обратил внимание, как тверд ее почерк и разборчивы буквы, если вдуматься в то, что она говорит о себе, – «мать, приближающаяся к 70». Вы с сестрой уже писали мне, что она выглядит помолодевшей, и я сам вижу это по ее почерку, такому ясному, по логике изложения, еще более строгой, по той простоте, с какой она оценивает факты. Как я думаю, теперь она, несомненно, помолодела от радости видеть тебя женатым, чего она желала уже давно; я же поздравляю тебя с тем редким удовольствием, которое ваш брак может доставить тебе и Йо, – видеть свою мать помолодевшей вновь. Именно для этого я и посылаю свое письмо. Ибо, мой дорогой брат, время от времени нужно вспоминать о том – и это случилось настолько кстати, в тот самый момент, когда она глубоко сокрушается из-за расставания с Кором, такого тяжелого для нее, – что она утешена, зная, что ты женат. Если представится возможность, вам не стоит ждать возвращения в Голландию целый год, так как ей не терпится увидеть тебя с женой.

В то же время, поскольку ты женат на голландке, через несколько лет, рано или поздно, ты сможешь укрепить деловые связи с Амстердамом или Гаагой.

Повторю: я не видел письма от матери, так явно свидетельствовавшего о внутренней безмятежности и спокойном довольстве, уже много лет. Уверен, что дело в твоем браке. Говорят, тот, кто радует родителей, живет долго.

Очень благодарен тебе за присылку красок: вычти их из следующего заказа, но только не белила, если возможно. Сердечно благодарю также за Шекспира. Он мне поможет не забыть ту малость, которую я знаю из английского, – но главное, это так прекрасно!

Я начал читать цикл, менее всего мне знакомый, который не смог прочесть раньше, то ли отвлекшись на другое, то ли не имея времени, – цикл о королях. Я уже прочел «Ричарда II», «Генриха IV» и половину «Генриха V». Читаю, не размышляя ни о том, совпадают ли идеи тогдашних людей с нашими, ни о том, что будет, если сопоставить их с убеждениями республиканцев, социалистов и т. д. Но вот что меня трогает, как и у некоторых современных романистов: голоса этих людей, которые в случае Шекспира доходят до нас с расстояния в несколько веков, не кажутся нам чужими. Это настолько живо, что мы будто бы знаем их и видим все это.

И то, что из всех художников есть у единственного или почти единственного, Рембрандта, эта нежность во взглядах, которая видна и в «Паломниках в Эммаусе», и в «Еврейской невесте», и в какой-нибудь изумительной фигуре ангела, например на картине, которую ты имел счастье видеть, – эта безутешная нежность, эта приоткрытая сверхчеловеческая бесконечность, кажущаяся столь естественной, – все это не раз встречается у Шекспира. И затем портреты, серьезные и веселые, – Сикс, путник, Саския, – они проникнуты прежде всего этим. Сына Виктора Гюго посетила прекрасная мысль: перевести все это на французский, чтобы сделать доступным каждому. Когда я думаю об импрессионистах и обо всех этих вопросах сегодняшнего искусства, то понимаю, сколько уроков мы найдем для себя там.

Прочитанное натолкнуло меня на мысль: импрессионисты тысячу раз правы. И все же даже они должны размышлять об этом, все время и подолгу. Из этого следует, что, если они имеют право или обязанность быть справедливыми к себе и если они осмеливаются называть себя примитивами[112], им стоит научиться быть примитивами в человеческом смысле, чуть раньше, чем произносить слово «примитив» так, словно это звание, дающее им права на что бы то ни было. Но для тех, кто станет причиной несчастья импрессионистов, – для тех все, конечно же, серьезно, даже если они отмахиваются от этого.

Ведь невозможно сражаться семь дней в неделю.

Если подумать, поразительно, насколько «Аббатиса из Жуара»[113], вопреки всему, смотрится хорошо даже в сравнении с Шекспиром.

Полагаю, Ренан обратился к этому, чтобы хоть раз сказать прекрасные слова так, как ему заблагорассудится, ибо это прекрасные слова.

Чтобы ты представлял себе, над чем я работаю, посылаю тебе сегодня с десяток рисунков – все они сделаны с готовящихся картин.

Последняя из начатых – пшеничное поле с маленьким жнецом, под жарким солнцем. Картина вся желтая, кроме стены и фона – лиловатых холмов. Сюжет в картине почти такой же, но колорит отличается – серовато-зеленый, с бело-синим небом.

Как часто я думаю о Рейде, читая Шекспира! Сколько раз я думал о нем, когда мне было хуже, чем сейчас! Я нахожу, что был чрезмерно, бесконечно строг к нему и, быть может, привел его в уныние, утверждая, что лучше любить художников, а не картины. Не мне проводить различия, даже сталкиваясь с тем печальным обстоятельством, что наши друзья, живые, так страдают от нехватки денег на еду и краски, в то время как за картины умерших художников платят такие большие деньги. В одной газете я прочел письмо собирателя греческих древностей своему другу, где встретилась такая фраза: «Ты любишь природу, я люблю все рукотворное, и эта разница во вкусах где-то в глубине образует единство». Я нахожу, что это лучше моих рассуждений.