Мечтавший о солнце. Письма 1883–1890 годов - Винсент Ван Гог

У меня есть картина с кипарисами, несколькими колосьями пшеницы, маками, синим небом – вроде разноцветного шотландского пледа. Краска положена густо, как у Монтичелли, пшеничное поле под солнцем, источающим сильнейший жар, тоже написано очень густо; думаю, это даст ему понять, более или менее, что от дружбы с нами он не рискует много потерять. Но это же верно и для нас, и именно потому, что мы, быть может, справедливо отвергали его метод, нам следовало бы сделать шаг к примирению. Так или иначе, я не смею писать сейчас из страха наговорить глупостей, но мне очень хотелось бы написать ему, когда я буду увереннее держать перо. То же самое и с прочими друзьями, но я твердо сказал себе: следует ждать как можно дольше, прежде чем получить возможность, даже в наилучших обстоятельствах, чтобы приняться за это, будучи «чуть более уверенным в себе».

В Арле у меня остались картины, еще не высохшие, когда я уехал; мне очень хочется забрать их на днях и послать тебе. Всего около полудюжины. Мне кажется, что в рисунках на этот раз мало цвета, и виной тому явно стала слишком гладкая бумага.

Плакучая ива и двор лечебницы в Арле вышли красочнее[114], но все-таки ты получишь представление о том, что у меня готовится. Картина с жнецом будет чем-то вроде прошлогоднего «Сеятеля».

Так же, как книги Золя и впоследствии останутся прекрасными именно потому, что в них есть жизнь.

Вот что еще жизненно: мать довольна, что ты женился, и я нахожу, что вам с Йо это должно быть приятно. Но разлука с Кором будет для нее невообразимо тяжелым ударом. Научиться страдать, не жалуясь, научиться воспринимать боль без отвращения – здесь может слегка закружиться голова; и все-таки это возможно, и даже видна смутная вероятность того, что по ту сторону жизни мы разглядим оправдание боли, ведь если смотреть отсюда, она порой заполняет весь горизонт, принимая устрашающие размеры потопа. Об этих размерах мы знаем очень мало, и лучше уж смотреть на пшеничное поле, пусть и в виде картины. Жму руки вам обоим, надеюсь скоро получить известия от вас. Доброго вам здоровья.

785. Br. 1990: 788, CL: W13. Виллемине Ван Гог. Сен-Реми-де-Прованс, вторник, 2 июля 1889

Дорогая сестра,

недавно я начал другое письмо, в ответ на твое, но понял, что голова моя недостаточно ясна для этого. Благодарю тебя и Лиз за книгу Рода, которую я закончил и вскоре верну тебе. Ужасное название – «Смысл жизни» – слегка напугало меня, но, к счастью, об этом в сочинении почти не говорится, и я был рад почитать нечто схожее с такими вещами, как «Философ на чердаке» Сувестра и «Муж, жена и младенец» Дроза. Мораль такова: муж порой предпочитает жизнь с милой, преданной женой и ребенком хождению по ресторанам, бульварам и кафе, которому посвящал себя раньше, хоть и без эксцессов. Это, конечно же, очень приятно.

Стоит заметить, что болезнь доброй госпожи Дюкен закончилась неожиданно. И все же этот день принес ей большое облегчение.

В своем письме ты говоришь, что видишь немало людей, которые приходят и уходят, ищущих свой путь в жизни и, как тебе кажется, может быть, продвинувшихся дальше тебя. Что мне сказать? Я тоже порой бываю ошеломлен, оглядывая собственную жизнь, как, впрочем, и жизнь многих тружеников, занятых тем же ремеслом, что и я. Я только что послал Тео дюжину рисунков с картин, над которыми работаю, а все остальное в жизни совершенно бессмысленно, как в мои 12 лет, когда я был в пансионе и ничему там не учился.

Огромное число художников, которые, несомненно, не напишут, как я, 12 картин ни за 2 месяца, ни за 12, считаются творческими натурами и умными людьми в городах и деревнях. Поверь мне, я говорю это, желая быть понятым, а не потому, что у меня есть срочная необходимость, или возможность, или желание что-то изменить. Мы почти не знаем жизни, совсем не знакомы с ее скрытыми сторонами, наконец, живем во времена, когда все кажется дряхлым и непрочным, и не так уж несчастен тот, кто находит занятие, заставляющее его тихо сидеть в своем уголке, занимаясь несложной работой, сохраняющей кое-какой смысл.

В наши дни мы рискуем вернуться из сражения, стыдясь того, что сражались.

И вот мой друг, живший со мной в Арле, и кое-кто еще устроили выставку, где участвовал бы и я, будь я в добром здравии.

Что они могли сделать? Почти ничего. И однако, в их картинах есть новое, хорошее, то, что нравится мне и воодушевляет, по крайней мере, меня, я могу уверить тебя в этом. Мы, художники, уже не знаем, что сказать друг другу, надо ли нам смеяться или плакать, – и, право же, не делая ни того ни другого, мы бываем счастливее всего, когда оказываемся обладателями красок и холста, которых так часто не хватает, а с ними мы хотя бы можем работать. Но любая мысль об упорядоченной жизни, любая мысль о том, чтобы пробуждать в себе или других благородные мысли или ощущения, – все это неминуемо должно казаться нам чистой утопией.

И хотя вчера за «Анжелюс» Милле отдали более полумиллиона франков, не думай, что от этого больше душ поймут происходившее в душе Милле или что буржуа или рабочие начнут вешать у себя дома, к примеру, литографию с того самого «Анжелюса» Милле. Не думай, что из-за этого художники, по-прежнему работающие в Бретани, среди крестьян, приободрятся, перестанут терпеть черную нужду, всегда окружавшую Милле, а главное, приобретут больше мужества.

Увы, нам часто не хватает вдохновения и веры, и, конечно, мы в этом не правы, но – вернемся к нашей теме – если мы все-таки хотим работать, следует смириться и с неумолимой суровостью времени, и с нашим затворничеством, которое иногда переносится тяжело, как изгнание. А впереди у нас, после более или менее потерянных лет – бедность, болезни, старость, безумие и опять же изгнание. Настал момент сказать: «Благословенна будь Тебе, дочь Телуи, жрицы Осириса, никогда ни на что не жаловавшаяся».

Хранить память о добрых людях – разве это, в сущности, не лучше, чем быть в числе честолюбцев?

Я поглощен чтением Шекспира – Тео прислал мне его сюда, где я наконец обрету необходимый покой, чтобы читать вещи посерьезнее. Для начала я принялся за королевский цикл и уже прочел «Ричарда II», «Генриха IV», «Генриха V» и частью «Генриха VI» – драмы, знакомые мне хуже всего. Читала ли ты «Короля Лира»? Думаю, я не стану слишком уж побуждать тебя читать настолько драматические сочинения, ведь я сам после такого чтения вынужден идти разглядывать травинку, сосновую ветку, колос пшеницы, чтобы успокоиться.

Если ты хочешь поступать так же, как художники, смотри на маки, белые и красные, с синеватыми листьями, с бутонами, что возвышаются на изящно изогнутых стеблях. Часы смятения и борьбы сами найдут нас, нет надобности их искать.

Расставание с Кором будет нелегким, а меж тем оно уже близко. Размышляя о том, суть чего нам непонятна, мы можем только разглядывать пшеничные поля. Их история – также и наша: разве мы, питаясь хлебом, не состоим в значительной степени из зерна? Разве не обречены мы расти, не способные двигаться, подобно растению, по сравнению с тем, чего порой желает наше воображение, и быть скошенными, достигнув зрелости, как оно?