Ларт Многодобрый - Елена Плахотникова

Не заткнули.

Ни случаем, ни кляпом.

– Так почему это мне учиться не надобно? Ты уж договаривай, раз начал.

– Ты и так опасен, – без особой охоты договорил мой телохранитель.

– Правда, что ли? Ну спасибо за комплимент.

– И у тебя есть я.

На шутку нортор не отреагировал. Он и прежде был небольшим любителем юмора, а в последнюю пару дней… А может, и раньше. Кажется, он впал в мрачняк еще в горах. После того разрушенного города. На Малька эта «экскурсия» никак не подействовала, а вот Крант стал таким осторожно-настороженным, словно нес под плащом смертельно опасную штуку в очень ненадежной упаковке.

И никому доверить ее нельзя, и потерять – никак, и болтать о ней запрещено. Вот и приходится, стиснув зубы, спасать мир в одиночку. А вокруг какие-то придурки мельтешат, так и норовят подтолкнуть, выбить. Еще и весело им! Ну никакого уважения к герою при исполнении.

Ничего этого я, понятно, Кранту не сказал. И не скажу. А вот поговорить с ним пару раз пытался. Да все чего-то мешало. Не тот это разговор, чтобы в толпе его разговаривать. А сегодня, когда я так уколыхался на Солнечном, что чуть из седла не вывалился, у меня совсем уж бредовая мысль возникла: «А вдруг смерть в хлипкой упаковке – это я сам?»

После такой выспренней паранойи сон от меня сбежал не прощаясь. И правильно сделал. Спать днем, в самую жару, вредно для здоровья.

Но с Крантом все-таки надо поговорить. По душам. Хотя бы завтра утром. Сегодня вряд ли получится. Марла сказала, что в Умтахо есть поговорка: «Тот, кто прошел Срединные горы, достоин пира».

Душевные люди в Умтахо живут. Понимающие. Знают, чего надо уставшему путнику. Так что сегодня вечером гуляем. До утра. Санут этой ночью не ожидается.

Это мне тоже Марла сказала. И улыбалась так, будто сама лично ему отгул устроила.

22

Даже у гениальных учителей бывают идиоты ученики. Вот и моего наставника не минула чаша сия. Говорил нам Пал Нилыч: «Если врач пытается лечить явно выраженный труп, то такому лекарю самое время идти на пенсию». А мне в одно ухо влетело – в другое вылетело.

Ну увидел сгоревшую деревню, а в ней голую и распятую бабу, вот и топай себе дальше. Мало, что ли, запытанных до смерти видел? Мог бы уже и привыкнуть. Не можешь просто так пройти, вздохни: «О времена, о нравы!..» и отвернись, не тревожь покой мертвых. Так нет же, все бросил и поперся к распятой. Снять, мол, надо, похоронить, не по-человечески так оставлять…

Короче, очередной приступ доброты с Лёхой Серым случился.

А подошел поближе к колесу – не на кресте ее почему-то распяли – и остановился. «Покойник» от слова «покой» вроде как происходит… так вот, ничем подобным возле колеса и не пахло. Кровью, болью, ненавистью, но только не покоем.

Постоял, посмотрел… и в башке будто щелкнуло что-то: нельзя к ней прикасаться, к распятой. Вредно это для здоровья. Ни мне не стоит этого делать, ни кому другому. И оставлять так, как есть, тоже не следует.

Я уже про погребальный костер думать начал, благо сушняка в окрестностях полно, когда услышал:

– Если тебе есть для чего жить, я перережу путы.

Я, понятное дело, удивился. Оглянулся посмотреть, кто тут такой умный, что с трупом поболтать решил. Увидел обалдевшего до полного изумления Малька, отсутствие всякого выражения на лице Кранта – так всегда бывает, когда я сотворю какую-нибудь несусветную глупость, – и заподозрил, что этот разговорчивый – я сам.

Вот тогда я по-настоящему испугался. И слинял бы, да ноги словно в землю вросли. Ведь и в мыслях не было болтать с неупокоенной, а язык сам… будто не я ему хозяин.

Еще раз посмотрел на распятую, и сердце бухнуло почти в горле. Прошла, кажется, вечность, когда оно стукнуло во второй раз. Еще одна вечность – и еще один удар. А уже за ним бесконечно усталое:

– Реж-ж-жь.

Хорошо, что рядом не оказалось детей или беременных – такой голос не должны слышать слишком впечатлительные.

Нож сам собой появился в моей руке. И только потом до меня дошло, что не годится им резать веревки. Все равно что микроскопом гвозди забивать.

Малек протянул мне свой режик. Типа твоя идея – твое и исполнение, хозяин.

Идея, понятное дело, моя, но от помощи я бы не отказался. Или от подмены. Вот только помогать мне никто не рвался. Сам. Без приказа. А приказать – соображалки у меня не хватило.

Все пришлось делать в одиночку.

Сначала ноги освободил ей, потом руки. Осторожно. Чтоб не порезать кожу и не прикоснуться к телу. Если повезет. Может, оно и не станет падать вперед, может, сползет тихонечко по колесу…

Я ошибся. Тело не упало и не сползло. Женщина осталась стоять. Не знаю, чего ей это стоило, но она вцепилась в колесо обгорелыми пальцами и не двигалась. Распухшие губы искривила усмешка. Губы треснули, появилась кровь. Язык жадно слизнул ее. Веки дрогнули. Глаза начали открываться.

«Может, я еще пожалею, о том, что сделал», – подумалось мне.

«Может, и пожалеешь», – ответили черные от ненависти глаза.

Долго смотреть в них я не мог. Глазеть на голое, в грязи и крови тело тоже не показалось мне хорошей идеей. Переключился на деревяшку, что сочилась кровью под пальцами незнакомки.

«Не ссорься с ней, у нее хорошая память», – так говорили об одной моей сотруднице. Стерва та еще была. Но, кажется, рядом с этой она просто пушистый пасхальный зайчик.

А ведь я освободил чью-то смерть, дошло вдруг до меня. Интересно, кому так жить надоело, что не прикончил эту после всего, чего с ней сотворил? Если б на меня обиделась такая фурия, я бы к Марле пошел. В тот день, когда мужик ей и на фиг не нужен. И постарался бы ее очень разозлить. Сдох бы хоть быстро.

– Могу дать тебе плащ, – слышу свой голос. Как бы со стороны.

Блин, опять приступ доброты!

– Плащ-щ-щ?

Не знаю, чего в ее голосе больше: насмешки или ненависти. Благодарности, как я понимаю, ждать не стоит. Спасибо, если проклятие не услышу.

– Свой плащ-щ-щ?

И до меня все-таки доходит.

Особое тут отношение к плащам. А я взял и забыл об этом. И получилось, будто службой пытаюсь связать ее. Вот ведь вляпался!..

– Могу свой, могу просто одежду. Как хочешь, – говорю так безразлично, как только могу. Типа мое дело предложить, а ты уж сама…

От ее усмешки у меня мурашки побежали по спине. И по заднице.

– Тогда просто одежду, – отвечает. Вроде как из милости соглашается. Чтоб я не пошел топиться в ближайшей луже. Пожалела, блин!.. Ну ладно…