Черный человек - Ричард Морган

– Она уезжает. – Дяденька возвышается над ним. – Они все уезжают. Ее работа закончилась, она возвращается домой.

Он каким-то образом всегда знал, что так и будет, но все равно эти слова ударяют в лицо, будто порыв ветра, так, что перехватывает дыхание. Он чувствует, как подкашиваются ноги, как уходит из-под них бетонное покрытие. Ему хочется упасть и лежать или хотя бы куда-нибудь присесть, но он знает, что показать этого нельзя. Он смотрит на сгрудившиеся в кучу здания комплекса «Скопа-18», на аккуратные ряды коттеджей, школу, столовую. Там и тут загораются огни, напоминая, что день постепенно превращается в вечер. Унылые прибрежные вересковые пустоши под темнеющим свинцовым небом, вдалеке вздымаются горы, старые, а потому пологие и низкие. А дальше, на севере, холодная Атлантика.

– Ее дом тут, – пытается убедить он себя.

– Уже нет.

Карл внезапно поднимает глаза к лицу мужнины. В одиннадцать лет он уже довольно высок для своего возраста, и дяденька выше его едва ли на полголовы.

– Если вы ее увезете, я вас убью, – говорит он с той же глубокой убежденностью, которая присутствует в его внезапном знании о Марисоль.

Дяденька бьет его раскрытой ладонью.

Это короткий стремительный удар в лицо – потом выяснится, что от него треснула кожа на скуле – и Карл оказывается на земле только потому, что удар застает его врасплох. Но когда он вскакивает на ноги, точь-в-точь как учили, чтобы дать волю гневу, дяденька блокирует удар и снова бьет его под дых так, что перехватывает дыхание. Карл отшатывается, и дяденька бьет его ребром ладони в шею сбоку, снова отправив на землю.

Карл падает, судорожно пытаясь втянуть в себя воздух, который вдруг куда-то подевался. Его лицо обращено в противоположную сторону от посадочной площадки и от Марисоль. Он судорожно дергается на асфальте, силясь повернуться, силясь вдохнуть. Но дяденька знает его болевые точки и без труда их находит. Теперь Карл едва ли способен вздрагивать, какое уж там повернуться. Он думает, что Марисоль должна уже бежать к нему, но колючая проволока, но сетка-рабица, но другие дяденьки и тетеньки…

Дяденька опускается на корточки так, чтобы Карл его видел, и смотрит на дело своих рук. Кажется, он доволен.

– Ты больше никогда не будешь так разговаривать ни с кем из нас, – холодно говорит он. – Во-первых, потому, что все, что у тебя когда-либо было, включая женщину, которую ты считал своей матерью, предоставили тебе мы. Помни об этом, Карл, и потрудись выказывать хоть немного благодарности и уважения. Всем, чем ты являешься, чем стал и чем еще станешь, ты обязан нам. Это первая причина. Вторая тоже есть. Если ты когда-нибудь заговоришь так с кем-то из нас, я лично прослежу, чтобы ты получил телесное наказание, и то, что мы сделали с Родом Гордоном, покажется тебе детской забавой. Ты это понимаешь?

Карл лишь злобно смотрит на него полными слез глазами. Дяденька видит это, вздыхает и поднимается на ноги.

– Со временем, – говорит он, и кажется, что его голос доносится с большой высоты, – ты поймешь.

А вдалеке раздается равномерное ворчание пропеллеров, похожее на звук, с которым работает собирающий урожай комбайн, и по осеннему небу плывет вертолет.

Он проснулся в чужой постели среди простыней, пахнущих женщиной. Губы тронула легкая усмешка – хоть что-то сглаживает горечь воспоминаний о проекте «Скопа».

– Кошмар приснился? – спросила его через комнату Ровайо.

Она сидела, поджав ноги, в паре метров от него на глубоком диванчике под окном, в одних трусиках, и что-то читала со шлемофона. Свет с улицы мягко поблескивал на эбонитовых изгибах ее тела, подчеркивая линию одного приподнятого бедра и свод колена. Воспоминания накатили на него, как грузовик, – это самое тело обвивает его, когда он встает на колени в постели, держа в ладонях ее ягодицы, будто фрукты, а она поднимается и опускается на нем снова и снова, из ее груди вырывается долгий глубокий звук, словно она только что попробовала изумительно приготовленное блюдо.

Он сел. Моргнул и уставился во тьму за окном. То, что снаружи было темно, казалось неправильным и вызывало чувство дезориентации.

– Сколько я был в отключке?

– Недолго. Может, час. – Она сняла гарнитуру и положила ее на спинку дивана, не выключая. Мелькнули крошечные голубые огоньки по краям наглазников, напоминая хладнокровный взгляд робота-компаньона. Она отбросила назад волосы и улыбнулась ему – Я решила, что ты заслужил отдых.

– Нарушение биоритмов, блин, это все перелеты. – Последнее смутное воспоминание – уже после того, как ее руки и губы не могли привести его в боевую готовность, – он лежит головой у нее на бедре, вдыхая запах лона, похожий на запах моря. – Мое чувство времени разлетелось вдребезги. Похоже было, что мне снится кошмар, да?

– Похоже было, что ты бьешься с Хейстаком Харрисоном за звание чемпиона Калифорнии, если тебе правда интересно. Ты дергался так, как будто кого-то лупишь. – Она зевнула, потянулась и встала. – Я бы тебя разбудила, но говорят, что такие сны нужно досматривать до конца, так напряжение уйдет окончательно, ну или что-то в этом роде. Не помнишь, что тебе снилось?

Он покачал головой и соврал:

– В этот раз не запомнил.

– Ну тогда, может быть, тебе снилась я. – Она уперла руки в боки и снова улыбнулась. – Как будто мы с тобой зашли на пятый раунд.

Его улыбка была под стать ее:

– Не знаю, думаю, сейчас я мало на что гожусь.

– Да, мне тоже так кажется, – сказала она задумчиво. – Ты определенно кажешься парнем, который знает, чего хочет.

На это ему нечего было возразить: когда он выскочил из просмотрового кабинета, напряженный от злости на Эртекин, остановился посреди комнаты, а потом заметил Ровайо, которая опиралась на свой стол и смотрела прямо на него, Карла развернуло к ней, как разворачивает к северу намагниченную иголку.

– Проблемы? – равнодушно спросила она.

– Можно сказать и так.

Ровайо кивнула. Потянулась через стол к инфосистеме, быстро ввела код. Снова посмотрела на него, в темных глазах читался вопрос:

– Не хочешь выпить?

– Именно этого и хочу, – угрюмо сказал он.

Они вышли, поднялись на лифте на какой-то более высокий этаж, из окон которого уже были видны небо и вода. Тут его немного отпустило. По верхним галереям Ровайо отвела его в сетевое кафе «Лима-Альфа», где были столики с видом на залив, взяла им по крепкому коктейлю из писко[65] с лимонным соком, подвинула Карлу его стакан и уселась в кресло напротив, уставившись на тринадцатого испытующим взглядом. Он пригубил свой коктейль и вынужден был признать, что тот весьма неплох. Его ярость начала угасать. Они не разговаривали ни о чем определенном, пили, впитывая послеполуденное солнце. В какой-то момент незаметно перешли с аманглика на испанский. Их позы становились все более расслабленными, они все глубже утопали в креслах. Практически ничего не происходило.