Воображая город. Введение в теорию концептуализации - Виктор Вахштайн

Что это значит, в частности, для социологии повседневности? Теперь сам концепт повседневности должен быть пересмотрен. Повседневность повседневна именно потому, что конституирована не одними людьми. Мы должны научиться видеть материальные объекты как конституэнты социального порядка. Описать действия вещей, выделить функциональные модусы, в которых вещи «собирают» повседневную социальность, создать новый язык мышления о взаимодействиях – язык не символического, а объект-центричного интеракционизма. ПкМ-1 – самый продуктивный из вызовов, брошенных социологии повседневности за последние сорок лет. Чтобы спасти идею городской повседневности после «Поворота к материальности – 1», нам придется ее «пересобрать». Собственно, этому и была посвящена предыдущая глава.

Но при чем здесь Латур?

Действительно, «Берлинский ключ», «Об интеробъективности» или «Социология одной двери» – классика объектно-ориентированного интеракционизма. Ссылки на работы Б. Латура, М. Каллона и Дж. Ло стали обязательными ритуальными элементами практически для всех авторов ПкМ-1. Латуровская риторика – несомненно, одна из самых сильных в этом движении. Только Латур может быть до абсурда последователен на пути эмансипации материальности – вплоть до призыва дать объектам право голоса и требования созвать «парламент вещей». В результате складывается ложное впечатление, что именно создателям акторно-сетевой теории мы обязаны победному шествию ПкМ-1. Однако латуровская ставка куда выше эпистемической эмансипации материальности. Он (равно как и его коллеги) вовсе не стремится к обособлению одного частного региона (Y) в предметном поле (Z) с последующим перемещением освобожденных феноменов в зону региональной онтологии (X). Ровным счетом наоборот! Латур пытается устранить саму границу между этими множествами, разобрать на части объяснительную машинерию социологии, навязать ей принципиально иной способ мышления о мире – способ, в котором по-другому проведено различение между вещами и не-вещами. Сегодня Латур, как ни странно, – главный противник ПкМ-1 и социологии вещей в нашем понимании. Наиболее радикальную, инспирированную Латуром (хотя и не им одним) версию поворота к материальному я далее буду называть «Поворот к материальному – 2».

Общим для двух версий ПкМ является декларируемое стремление стереть грань между субъектом и объектом, человеком и не-человеком (non-human). Но что скрывается за понятием «не-человека»? Дверной доводчик [Латур 2006]? Томограф [Мол 2017]? Португальский галеон [Ло 2006]? Морской гребешок [Каллон 2015]? Или идея технического прогресса? Дух инноваций? Имперская идентичность? Французское сельское хозяйство [Ло 2012]? ПкМ-1 с готовностью присваивает статус действующих субъектов вещам, но с настороженностью относится к нематериальным сущностям, тем более таким аморфным и трудноуловимым. Однако для авторов ПкМ-2 (а именно ему посвящена эта глава) имперская идентичность или метафора города может быть даже в большей степени действующим субъектом, чем все материальные объекты вместе взятые. Понятие «non-human» оказывается до крайности двусмысленным, когда вслед за уже отринутым делением на людей и не-людей мы отказываемся от различия между материальными и нематериальными сущностями.

Яркий пример подобного хода мысли – теория социальной топологии Джона Ло.

Что значит дать материальному объекту – самолету, канализационному люку или городу – топологическую интерпретацию? Это значит задать вопрос о его устойчивой и воспроизводимой «пространственной форме». Однако речь идет о весьма специфическом – лейбницевском – понимании пространства.

Бенно Верлен, географ, перешедший на сторону социологов, описывает три философские интуиции пространства: ньютоновско-декартовскую, лейбницевскую и кантовскую. Абсолютная или субстантивистская интуиция пространства выражена в следующих концептуализациях:

Только в языках Декарта и Ньютона город может находиться «в» пространстве – одно легко «отмысливается» от другого. Пространство города в такой метафорике – это аквариум, заполненный «городской средой», в котором сосуществуют живые (горожане) и неживые (инфраструктура) объекты. Субстантивистская метафора пространства-контейнера – одна из самых живучих в социальных науках (видимо, потому, что хорошо согласуется со здравым смыслом), но она же – самая критикуемая.

Вторая интуиция пространства связана с именем Канта:

Иными словами, пространство – форма чувственности, позволяющая субъекту видеть этот мир как «пространственный». Пространство не «в мире», но и не «в разуме», оно – часть тех «очков», которые даны нам априорно и которые делают возможным конституирование мира. Город не находится «в» пространстве, но является пространственным объектом настолько, насколько мы – воспринимающие город как совокупность его созерцаемых элементов – являемся трансцендентальными субъектами. Верлен называет эту идею эпистемологической интуицией пространства: пространство нельзя отмыслить от познающего субъекта.

Любопытно, что Кант – ключевая фигура как для географической, так и для социологической теории. Однако, в версии Верлена, вся позитивистская география, нацеленная на поиск «пространственных законов», является не более чем ошибкой интерпретации кантовского наследия: